осоловевшие глаза.
— Ах ты, сукин сын! Да как ты смеешь меня пропагандировать? Вот и ври, что ты не большевик!..
На этот раз Онику трудно было определить, шутит капитан или сердится.
Оник начал мысленно упрекать себя в неосторожности. Как бы не лишиться расположения капитана. Ведь от Мелик-Бабаяна он не раз узнавал важные новости, которые немедленно сообщал в комитет. Единственный армянин в штабе капитан пользовался полным доверием немцев. Кто мог еще с ним в этом поспорить — это командир одной из рот, старший лейтенант Карагян. Это был человек лет сорока, сухой, чопорный и злой. Разные слухи ходили о нем в легионе. Одни уверяли, что он в самом начале войны изменил Красной Армии; другие говорили, будто он еще до войны перебежал границу и обосновался в Германии. Все это были слухи — точно никто не знал. Карагяна сторонились и боялись не только армянские легионеры, но даже немцы, служившие в его роте.
Капитан Мелик-Бабаян часто, особенно будучи в подпитии, любил поговорить с солдатами, и среди легионеров о нем составилось мнение как о добром, простом человеке. Но он начал запивать все чаще и мрачно шагал по своей комнате из угла в угол. Оник старался в такие часы не попадаться ему на глаза. Капитан стал неразговорчив и раздражителен.
Оказалось, что по изданному в Германии указу, все немцы и немки, связанные браком с иностранцами не арийского происхождения, должны были дать развод своим супругам. Мелик-Бабаян уже двадцать лет был женат на немке, у него была дочь, и постановление нацистского правительства привело его в отчаяние. Однажды он сболтнул при Онике:
— Остается только плюнуть на них и перейти к вашим.
Оник понимал, что капитан не сделает того, о чем говорит, и сказал прямо:
— Вряд ли вас примут, господин капитан.
Капитан даже не обиделся.
Да, ничего не поделаешь! Если бы он был молод, уехал бы в другую страну искать нового счастья. Но ему пятьдесят восьмой год. В Россию уже не вернуться. Все мосты, которые вели на родину, он сжег своими же руками. Одно осталось — искать забвения в вине.
Однажды Оник принес ему ужин и увидел, что капитан, обнимая голову своей собаки, заливается пьяными слезами.
— Для меня принес? — хрипло спросил он. — Неси назад, мне ничего не надо. Даже у Эврики родина есть. Она — немецкая овчарка. Умей она говорить, так и сказала бы: «Моя родина — Дейчланд». А я?.. Говорить-то умею, а сказать мне нечего… нечего!.. Нет у меня родины!
Напрасно пытался его успокоить Оник — капитан не слушал никаких утешений. Тогда Оник решил призвать на помощь лейтенанта Фукса.
— Водки! — гаркнул капитан, увидев перед собой лейтенанта.
— Не достаточно ли, господин капитан? — сказал Оник.
— Молчать! Дурак!..
Капитан заставил Фукса выпить и пустился расписывать ему свои горести. Лейтенант посоветовал ему обратиться с прошением к самому Гитлеру.
Мелик-Бабаян начал клясться в своей преданности Германии. Речь его становилась все более бессвязной, и, наконец, совершенно обессилев, капитан рухнул на кровать.
Наутро он спросил Оника:
— Зачем вчера приходил Фукс?
— Он советовал вам обратиться к Гитлеру относительно вашей жены…
Капитан дрожащей рукой потирал лоб, стараясь восстановить в памяти разговор с лейтенантом.
— Гитлеру? А в самом деле! Я напишу!
Он поднялся с кровати и нетвердыми шагами прошел к столу:
— Да-да… Как я раньше не подумал? Не пускай ко мне никого!..
Оник встал в дверях. Всем, кто приходил к капитану, он сообщал:
— Господин капитан пишет письмо фюреру.
И посетители торопливо уходили.
Написав прошение, капитан тут же уехал в город.
3
Мелик-Бабаян ждал ответа несколько недель. И, наконец, дождался. Из канцелярии Гитлера пришло извещение, что на его прошение дан положительный ответ, о чем сообщено и фрау Мелик-Бабаян. Капитан возликовал. По этому поводу он задал большую пирушку для офицеров.
На другой день все у Оника спрашивали:
— Что за веселье было у твоего капитана?
— Гитлер разрешил ему жить со своей законной женой. Не шуточное дело: собственную твою жену тебе отдали. Будешь плясать, конечно!..
После этого дня капитан Мелик-Бабаян бросил пить и даже помолодел лет на двадцать. Наконец он обрел свой фатерланд.
В эти же дни в жизни Оника и его друзей случилось долгожданное событие: им удалось наконец связаться с партизанами. Произошло это так. Мелик-Бабаян часто посылал Оника в город по разным делам. Как-то он приказал ему достать ящики для посылок, и Онику пришлось познакомиться со столяром Яновским. Это был умный, приветливый поляк, с которым Оник сразу разговорился по душам. Он навещал его несколько раз и постепенно подружился.
Однажды Яновский из-под полы сунул своему новому другу один из свежих номеров «Правды». А через некоторое время он же познакомил Оника с человеком, который оказался связным партизанского отряда, действовавшего в лесах под Пулавой. Затем Оник устроил встречу представителей отряда с Парваняном. Состоялись переговоры. На предложение принять в отряд группу легионеров партизаны ответили согласием.
— Но лишнего оружия у нас нет, позаботьтесь о нем сами, — такое было поставлено условие.
Было решено поддерживать через Яновского связь, чтобы в тот момент, когда легионерам выдадут оружие, уйти из лагеря. Комитет принял это предложение.
Это случилось в тот же день, когда легионеров приводили к присяге. Строевые занятия были прекращены. Всех армян вывели на площадь, где была установлена трибуна. На нее поднялись: командир легиона майор Кунц и прибывшие из Берлина генерал и два полковника.
Подпольный комитет дал указание: во время чтения текста присяги повторять про себя слова той клятвы, которую каждый давал в Советской Армии. Об этом знали все.
И вот майор Кунц читает:
— Клянусь перед богом и Адольфом Гитлером быть преданным германскому правительству…
Под этот дребезжащий голос пленные шептали священные слова присяги, которые произносили когда-то там, на родной земле, обязуясь защищать ее от любого захватчика.
Присяга была прочитана сначала на немецком, потом на армянском языках. Под конец весь легион должен был повторить хором:
— Клянусь!
На площади стояли сотни людей. Но это торжественное слово прозвучало едва слышно.
Затем последовала церемония поднятия флагов. На длинный шест пополз сначала немецкий с ненавистной всем наукообразной свастикой, за ним — трехцветный «армянский» флаг, подаренный легиону Гитлером.
После этого генерал, указывая на флаги, поздравил армян с наступлением «благословенного дня», которого они «с таким нетерпением ждали» (в некотором роде это было правдой) и выразил надежду, что легион будет мужественно сражаться за освобождение любимой Армении от большевистского ига.
Оник посмотрел на Парваняна, стоявшего в том же ряду,
