здесь «плывунами»…
Болота и камыши простираются с небольшими промежутками до Таманского полуострова. Все пространство камышей занято только постами с одной стороны близ берега Кубани и двумя или тремя станицами, расположенными на возвышениях, вблизи камышей…
Вероятно, в целом мире не встретишь на таком пространстве столько разного рода дичи, сколько здесь, в этой безлюдной пустыне, где для дичи безопасно, как в непроходимых лесах. Здесь водятся кабаны, несколько пород диких коз, волки, лисицы, зайцы, бесчисленные стаи уток, гусей, гагар и лебедей; фазаны, бекасы и разная мелкая дичь.
К числу обитателей камышей можно причислить еще особый класс людей, так называемых пластунов. В старые годы, когда хищные закубанцы не давали покоя прибывшим черноморцам, когда почти ежедневно большие или малые их партии вторгались на грабеж открытой силой или на тихое воровство, необходимо было самое внимательное, неусыпное наблюдение за границей неприятельских земель, то есть за левым берегом Кубани; для этого наряжались со станиц искусные стрелки, которые занимали промежутки между наблюдательными постами, сидели в камышах и в болотах, высматривали неприятеля и встречали его пулями, первыми давая знать о его приближении.
Теперь вторжения больших партий в границу Черномории прекратились, малые партии, в 5-6 человек, которые прокрадываются на воровство, являются также очень редко, но обыкновение ходить в пластуны осталось и поныне, поддерживаемое охотой многих черноморцев к приключениям, смелым подвигам, или, может быть, к уединению.
Каждый пластун – превосходный стрелок; он идет на кордон, как на охоту, берет на несколько дней запас хлеба и сала и бродит по камышам, сторожа зорким глазом неприятеля; многие из них, смотря по обстоятельствам, не показываются домой по целым неделям, большей частью не имеют даже шалашей, и родные посылают им пищу на ближайший пост или в камыши.
Малые партии закубанцев больше всего боятся пластунов, которых нет никакого средства увидать в густом камыше или за высокими кочками, поросшими болотной травой или кустарником, и нет возможности их преследовать; и потому, благодаря пластунам, граница камышей по Кубани почти везде спокойна.
Иногда, однако, смельчаки из черкесов ведут, в свою очередь, охоту собственно за пластунами, или успевают пробраться через их цепь, и тогда между ними бывают горячие перестрелки и кровавые схватки, кончающиеся обыкновенно торжеством пластунов, которых спешат поддержать казаки с соседних постов. Какие бы ни были причины, побуждающие пластунов к этой службе и к жизни в камышах, но нельзя не отдать должного уважения людям, которые по доброй воле переносят и голод, и холод, и все непогоды, и жертвуют жизнью для общего блага.
Большая дорога, проложенная по камышам между станциями, дурна во всякое время года: не ровна и тряска в сухое лето и весьма грязна и топка во все остальное время года… По этой опасной и дурной дороге едешь 20–25 верст и не встретишь другого жилья, другого признака близости человека, кроме постов, которые радуют своим внезапным появлением из-за густого камыша.
Посты эти, находясь в пустыне, среди болот и камышей, кажутся весьма живописными для глаз проезжего; но, вероятно, жители их не находят в их наружности ничего хорошего, какими бы фестонами и кистями ни украшали их плющ и повилика, потому что жизнь на этих постах весьма близка к жизни монахов самого строгого ордена. Хата для офицера, если пост офицерский, хата для казаков, конюшня и вышка – вот и все строения; все это обнесено рвом или просто камышом с засекой; смотря по важности поста, на некоторых есть и орудия; и здесь приходится жить иным по целым неделям, а другим по нескольку месяцев.
Во все стороны вид одного камыша, и чтобы дать отдохнуть глазам и воображению и как-нибудь убить время, казаки часто всходят на вышку обозревать окрестности – развлечение самое бедное! Кругом тишина невозмутимая; только шелестит вблизи и шумит вдали камыш, как море, колеблемый малейшим ветром, да жужжат тучи комаров; промелькнувшая серна или фазан составляют признаки жизни этой пустыни. Человек невольно воображает себя как будто спрятанным, удаленным от всего мира и вдобавок пьет и ест весьма постно. Фазаны, дикие козы, куропатки, кабаны и другая дичь, составляющая одно из самых лакомых блюд городов и населенных мест, так здесь надоедает, что казак охотно отдаст целую козу за кусок свежего хлеба и стакан молока. Кажется, ничего нельзя придумать скучнее жизни на постах, в области болот и камышей; но нет, скука еще увеличивается, когда пойдут дожди и начнутся туманы, застилающие окрестности по целым дням, что здесь, в соседстве от моря, случается нередко. Провинившихся казаков посылают на смирение и покаяние на эти посты для исправления службы на несколько месяцев, что составляет весьма хорошее исправительное наказание.
– Эка мудрено написано, батько! – цокнув языком, сказал Микола, когда Иван Михайлович дочитал статью до конца.
Билый-младший посмотрел, улыбаясь, куда-то в синюю даль неба. Оправил свой темно-русый чуб и добавил:
– Наказание то лишь для неженатых казаков, по той причине, что миловаться с девками нельзя. А вот женатые станичники без особой журбы на такие кордоны идти соглашаются. Волюшки хлебнуть. Порой-то жизнь семейная опостылет как горькая редька. Вот и провинится специально по службе такой казак, чтобы его на дальний пост отправили. От жены подальше.
– Кстати, сынку, – как бы между прочим заметил Иван Михайлович. – Не пора бы и тебе о семье подумать. Чай не парубок уже. Да и Марфа, знаю, к тебе интерес пытает.
– Да пытать-то пытает. И она мне люба. Но свободой дышать легче, чем в ярмо влазить, – выждав паузу, ответил Микола.
– А ну-ка цыць! Ишь, окаянный! – вдруг вспылил Иван Михайлович. – Господь шо кажэ?! Прилепится жена к мужу, и муж к жене, и будут одно целое. Не по вере нашей без половины своей по жизни идти. Глянь-ка! Оклемался и запел соловьем. Шоб зараз мне сватов до Марфы заслал. Девка она гарная, и род у них не из последних в станице. В общем, так. До Покрова штоб засватал, а там и свадьбу на Покров сыграем!
Иван Михайлович говорил это тем тоном, который не терпит возражений.
– На том и порешим! – сказал он в заключение, хлопнув увесистой ладонью по голенищу своих сапог. Миколе ничего не оставалось, как молча кивнуть головой в знак согласия. Поперек старших идти – позор себе.
Иван Михайлович встал и направился в хату. На пороге обернулся и уже более мягким голосом сказал:
– Долго не сидите, вечерять пошли. Мамка курник пекла. Да чихирь спробуем. День субботний, не возбраняется!
Микола подошел к своему коню, зачерпнул ведро овса из короба, дал ему. Конь аппетитно
