украв княжеского коня, самого же Никиту ударили несколько раз засапожным ножом и оставили умирать под ногами бегущего люда…
Вскоре раздалось два оглушительных взрыва, снесших напрочь части Кремлевской и Китайгородской стен – огонь добрался до пороховых погребов. Толпу, что бежала рядом, разнесло во все стороны; кто не погиб разом, был либо убит летящими камнями, либо умирал в давке.
Крики, крики, топот, гул пламени, кашель, грохот разрушаемых зданий. Вскоре в огне была уже вся Москва…
Мстиславский, с опаленной бородой и бровями, черный от копоти, задыхаясь, потерял в этой беготне свой полк. Шатаясь, безумными глазами смотрел вокруг. Трупы, трупы людские, туши лошадей. Мимо него с истошным ржанием проскакал объятый огнем жеребец. Не ведал он, что это был конь молодого княжича Никиты Шуйского…
Собираясь с последними силами, Мстиславский надеялся собрать разбежавшиеся войска, еще не ведая, что весь полк уже погиб в огне. И вскоре он был сметен бегущей толпой. Ноги едва касались земли, его несло и несло, и князь молил об одном – лишь бы не упасть, иначе верная смерть.
Когда из ворот к реке вынесло ревущую толпу горожан, татары с другого берега уже встречали их дождем стрел. Ни одна стрела не пролетела мимо цели, и вскоре пораженные ими, задавленные в толпе, утонувшие запрудили поднявшуюся вдруг реку, медленно окрашивающуюся в красный цвет. «Москва-река мертвых не пронесла», – записал летописец о том скорбном событии.
За несколько часов город выгорел полностью. Татары, пораженные учиненной ими катастрофой, отходили к Коломенскому – грабить было уже нечего. И, уходя, ликовали, славя своего великого хана, сокрушившего московитов! И Девлет-Гирей, улыбаясь, уже возомнил себя новым Батыем! Теперь дело за малым – отобрать у царя Казань и Астрахань, обложить данью, дабы снова татарский меч и аркан правили русской землею! И кто же сможет ему помешать? Никто – царь побежден! И он согласится на все условия, хан не сомневался, ибо второго такого пришествия Россия уже не выдержит.
Мефодий неотрывно следил, как великая столица гибла в огне, видел, как наполнялась река трупами, и что-то все же перевернулось в нем, скрипнули зубы, пальцы крепче сжали поводья. Но затем перед глазами возникла все та же картина – Данила Адашев стоит с сыном на помосте, и толпа москвичей жаждет их крови, торопит палача. Теперь вашей кровью и плотью насытится рыба в Москве-реке! Никакой жалости! Пагубный город, подобно Содому и Гоморре, должен был погибнуть!
Он уходил вместе с татарским войском, глаза его слезились от вездесущего дыма сгоревшего города. Утробный звон упавшего колокола, раздавшийся позади, заставил Мефодия невольно вздрогнуть. И все же отчего так тяжко на душе? Где то очищение, которого он ждал? И почему уже третью ночь снится ему икона Богородицы с кровавыми струями из глаз? Убереги, Аллах, от сих страшных видений!
За Москвой Михаил Воротынский и Иван Петрович Шуйский сумели, наконец, собрать оставшиеся войска. Воины стояли пред ними, черные, обгорелые, но со стягами и оружием в руках. Сам потрепанный огнем, Воротынский обвел ратников тяжелым взглядом и сказал:
– Татары теперь уйдут, наверное, через Рязань. По возможности врага будем преследовать и отбивать пленных… Не посрамим…
И осекся – большего срама и горя не бывало дотоле – Москвы больше нет.
Воевода был прав – по пути в степи в рязанской земле татары ограбили и выжгли все, что смогли. Огромное количество пленных задерживали тыловые отряды татарского войска, и ратники Воротынского настигли врага и с остервенением, коего не знали раньше, крушили его. Но поздно – хан с основным войском, пленными и обозами был уже далеко.
Число жертв сего бедствия исчислялось по-разному. Десятки тысяч человек погибли в горящей Москве или были уведены в полон. Столица Русского царства перестала существовать…
А Мефодий после того, как узрел уничтожение ненавистного ему города, еще несколько дней видел, как избивают татары русичей. Все деревни, попадавшиеся на пути, подвергались разграблению и уничтожению. Всюду стенания и плач, жалобный рев скота, татарские крики, запах крови, гари. И все больше клокочет что-то в груди старика, и не может спать ночью, ибо, едва закрыв глаза, видит великий огонь, над которым возвышаются золотые купола церквей, груда человеческих тел, наполнявших широкую реку, слышит страшный звон упавших колоколов, а над всем этим лик Спасителя. И Он смотрит прямо в очи Мефодию, но не осуждая, не проклиная, а просто глядит своим скорбным взором. Вот и снова заснул он в седле и увидел ту же картину, и глаза Спасителя, и из уголков этих глаз медленно стекала по лицу Его темная кровавая струя.
– Русич ты или нет! – раздался, словно из глубины, женский крик. – Помоги же, ну! Христа ради!
Мефодий вздрогнул и обернулся. Неподалеку от него шла молодая женщина, вся перемазанная кровью, и несла она на руках окровавленного младенца, видно, уже мертвого. Она глядела на Мефодия страшно, с перекошенным от ужаса и злости лицом.
– Сынок мой ранен, кровью уж второй день истекает, не ел ничего! Дай воды! Ну же! Душегубец ты! Дай воды!
Мефодий, скрипнув зубами, отвернулся. Подъехавший татарский всадник огрел женщину плетью по голове, и она замолчала. Орда двигалась медленно, широко рассыпавшись по степи. Все чаще Мефодию попадались трупы пленников, умерших или убитых во время перехода. Вспомнил, как и он также шел по этой степи, подгоняемый татарами. И кому продался он, кого привел на родную землю? Мучителей своих! И теперь из-за него всюду дымный чад, смрад трупов, стенания и плач.
– Господи, – вырвалось у него невольно…
Поодаль Девлет-Гирей, царственно восседая на коне, довольный исходом похода, подозвал мурзу Ширина и спросил:
– Где твой московитский раб?
– Идет позади вместе с нашим войском, великий хан…
– Он нам больше не нужен. Оставь его в степи. Ступай! – повелел Девлет-Гирей и махнул рукой. Мурза почтительно склонил голову. Он подозвал своего крепкого сурового слугу, к поясу которого, кроме сабли, был прицеплен широкий кинжал с затертой деревянной рукоятью, и что-то сказал ему тихо. Татарин молча кивнул…
Красным пожаром прошел быстрый закат. Наступающая ночь медленно накрывала широкую степь черным покрывалом, усыпанным бесчисленными звездами. Тишину над полями и курганами нарушали стрекочущие насекомые и шуршащие тут и там зверьки, обитающие в вытоптанной конницей высокой траве. Татары стояли лагерем.
Образ бабы, несущей окровавленное мертвое дитя, стоял у Мефодия перед глазами, и он никак не мог уснуть. Поэтому, видать, когда лежал на боку в траве, укрывшись попоной, услышал крадущиеся к нему шаги. Все верно рассчитал и достал коротким ножом до горла своего убийцы, когда
