вас всех собственной рукой... Всех...
И ей, Шифре, стоявшей в дверях возле Гилела, Алексей также сказал:
— Я за все расплатился, за все. С меня там за все взыскали. Я теперь ни перед кем не в долгу. Вот, — он протянул свой паспорт, — у меня чистый паспорт. Такой паспорт выдают только тем, кто искупил свою вину.
Гилел шагнул к нему:
— А разве можно искупить такую вину, как убийство невинного младенца, охота за юным созданием, чудом выбравшимся из могилы, истязания ни в чем не повинных людей? Есть ли на свете достойная кара за такие злодеяния? Назови мне ее!
— Зачем вы пришли ко мне? Что вы от меня хотите?
— Назови мне эту кару! — цедил сквозь зубы Гилел. — Как ты мог после всего, что совершил, вернуться? Скажи, как?
— Тут мой дом!
— Зверь не имеет дома! — вскричала Наталия.
— Зверь, сказали вы? Что зверь по сравнению с ним?
— Хватит, я отсюда никуда не уеду, и все!
Наталия Петровна подошла к Алексею и сурово сказала:
— Ты уедешь.
— А если не уберешься отсюда, — гневно продолжал Гилел, — мы предадим тебя херему[14]. Знаешь, что такое херем? Я спрашиваю тебя в последний раз: ты уберешься отсюда?
— Убирайтесь сами!
Медленно, мерным шагом Гилел отошел от двери и, дрожа от гнева, начал:
— Да будет проклята жизнь твоя! Будь проклят ночью во сне и будь проклят днем в бодрствовании! Да разверзнется земля под стопами твоими и небо над головой твоей! Чтоб ты молил о смерти, а смерть тебя обходила. Пусть проклятие мое всегда и всюду следует за тобой!
— И мое проклятие! — воскликнула Наталия.
Гилел продолжал:
— Предупреждаю всех и всякого, и пусть мое предупреждение передадут из уст в уста: каждый, кто узнает, что мы тут предали этого злодея херему, не общается с ним, иначе тоже будет проклят. Идем, Шифра, отсюда! Тут все проклято!
— Я тоже иду с вами! — крикнула им вслед Наталия. — Пока он здесь, моя нога не переступит порога.
Наталия Петровна хлопнула дверью.
4
От узкого прохода в невысокой каменной стене, огораживающей старое еврейское кладбище, к двум большим надгробиям Балшема и Гершеле Острополера, напоминавшим два простых четырехугольных стола и окруженным наполовину вросшими в землю покосившимися надгробиями, ведет узенькая, заросшая тропинка. А по ту сторону кладбища тянутся луга и поля до самого горизонта, опирающегося на крылья заброшенных ветряных мельниц.
Гид Йохевед привела сюда Гилелева свата Матуша, плотного мужчину с продолговатым, вытянутым лицом.
— Хотите знать, когда все, что я вам рассказываю, произошло? — обратилась она к Матушу, хотя тот ее об этом не спрашивал. — Сейчас подсчитаем. Блаженной памяти Балшем, то есть реб Исроэл, жил в одно время с виленским гаоном, а виленский гаон был близок с самим Наполеоном Бонапартом. Одним словом, считай не считай, этому будет, пожалуй, лет двести, а может быть, еще и с хвостиком. Ну, а он, наш Гершеле Острополер... — Тут она залилась долгим смехом, как всегда, кончившимся у нее звучным кашлем. — Ну и шутник же был этот Гершеле!
— Разве Гершеле Острополер тоже из Меджибожа?
— Что за вопрос? Вот же его могила. Первое надгробие на могиле Балшема, а второе — на могиле Гершеле. Видите, какую честь оказали ему! Похоронили рядом с Балшемом и поставили такое же надгробие. Ах, какой это был Гершеле! — Она опять залилась смехом. — Историю о серебряном бокале, родившем маленький бокальчик, вы слыхали?
— Разумеется.
— А историю о субботнем госте? А о мешке с овсом? Ну, а как Гершеле...
— Разумеется, — брякнул Матуш.
— Что разумеется? — переспросила Йохевед.
Матуш начал оправдываться:
— Хочу спросить, откуда известно, что эта могила Балшема? Ведь на надгробии не видно никакой надписи.
— Вот тебе и на! Должно быть, думаете, что вы у меня первый, кому я показываю Меджибож. Желаю себе и вам и всем нашим близким столько лет хорошей жизни, сколько экскурсантов и туристов со всех концов света проходит через мои руки. Так вот, как вы думаете, знаю я толк во всем этом? Может, показать вам документ? — Она достала из-под надгробия Балшема запыленную бумажку и протянула Матушу.
— Что это? — удивленно спросил Матуш.
— Читайте, тогда узнаете.
Матуш надел очки и принялся вслух читать, с трудом разбирая размытые, поблекшие буквы:
— «Сара, дочь Леи, Файтл, сын Розалии, Хайка, дочь Гитл...»
Йохевед тем временем подобрала еще несколько бумажек и подала Матушу:
— Нате вам еще пачку.
Разложив и разгладив помятые бумажки на надгробии Балшема, Матуш продолжал читать вслух:
— «Я, Исер, сын Любы, и моя жена, дочь Фейги, и все наши дорогие и близкие, просим тебя, святой ребе, заступись за нас перед святым престолом и вымоли у всевышнего нам здоровья. Чтоб не знать бед. Пусть наступит мир и братство во всем мире. Аминь!»
— Аминь! — подхватила Йохевед. — Нате, вот еще. Постойте, а это что? Псалтырь или молитвенник? Посмотрите, пожалуйста!
Матуш взял у нее книжечку и начал читать, не понимая ни слова:
— «Авуэси ани эл кивройсейхем...»
Йохевед его перебила:
— А, знаю. Это молитва, которую читают над могилой цадика. Интуристы, видно, оставили. Они иногда оставляют даже свечи.
— А зачем свечи?
— Сразу видно, что вы не хасид. Хасид никогда не спросит, зачем зажигают свечи на могиле Балшема и молятся.
— «Мои дочки Мая, Муся и зять Овсей, сын благочестивой...» — начал дальше читать записки Матуш.
Но Йохевед снова перебила его:
— Бросьте, прошу вас, эти бумажки и послушайте лучше, какую штуку сыграл Гершеле Острополер с нашим цадиком реб Борехлом. Наш цадик реб Борехл, царство ему небесное, как-то вышел на минутку по надобности во двор, а Гершеле тем временем уселся в его кресле. Вдруг с воплем врывается бесплодная женщина: «Реб, помогите!»
— Я эту историю уже...
— Разумеется, слышали?
— Да, разумеется. — И Матуш
