снова взялся за чтение: — «Я, Сэм, сын Гертруды, и моя жена...»
— Ах, господи, — всплеснула Йохевед руками, — оставьте наконец эти бумажки! Ну и урожай в нынешнем году на записочки. Комбайн еще не вышел в поле, а уже пишут. Вы знаете, сколько еще осталось до элула[15], когда приезжают сюда на могилы предков? — Неожиданно Йохевед снова залилась смехом: — Ах, какой был Гершеле! Вот у кого была критика и самокритика. Он и сегодня не сидел бы сложа руки. Думаю, что и у вас там, в Ленинграде, он тоже знал бы, что делать. Или, может, у вас там все уже стали праведниками? Реб Матвей Арнольдович, солнце на месте не стоит, а мне нужно показать вам крепость и Буг. Жаль только, что сегодня наши пожарники не будут карабкаться на лестницу. А парк и переулок, где был когда-то двор цадика, вы еще не видели.
Но Матуш хотел уже отделаться от нее:
— Экскурсию, думаю, мы можем отложить на другой раз.
Увидев, что Матуш вынимает из кармана бумажник, Йохевед замахала руками:
— Что вы, что вы, бог с вами! Не скрою, экскурсанты и туристы, приезжающие сюда со всех концов света, предлагают мне за труд вознаграждение. Но вы же не экскурсант и не турист. Это во-первых. А во-вторых, какое значение имеет этот мой труд по сравнению с тем богоугодным делом, которое вы совершаете ради местечка!
— О каком, собственно, богоугодном деле идет речь?
— Шутка ли, повеселиться в нынешнее время в местечке на свадьбе молодой пары! У нас это теперь большая редкость. А вот в местечках, где хозяйничали румыны, как, например, в Жмеринке или в Бершади, справляют, говорят, свадьбы чуть ли не каждую неделю. И в этом мы им действительно завидуем: их девушки в невестах не засиживаются. Хотя наш заведующий рынком — он встречается с видными людьми — утверждает, что скоро мы тоже будем справлять много свадеб. Пусть только, говорит он, начнется строительство завода и в переулке Балшема появится бульдозер. Так что же мы решили? Откладываем экскурсию? А когда свадьба? В эту субботу или... Я слыхала...
— Что вы слыхали?
— Ну, что ваш сват, реб Гилел, собирается отложить...
— Что отложить? Свадьбу? Зачем?
— Откуда мне знать? Наверно, после того, как прогонят эту собаку.
— Какую собаку? Вы можете мне ясно сказать, в чем дело? — вскипел Матуш.
— Разве ваш сват не рассказал вам о подписях, которые собирают? Тогда я вообще ничего не понимаю. Когда вы приехали?
— Сегодня утром.
— И Гилел ничего не рассказал вам?
— Послушайте, женщина, вы наконец скажете мне, что тут у вас происходит?!
— Гид Йохевед, дорогой мой экскурсант, приносит только радостные вести, а неприятные вести — этим Йохевед не занимается, — сердито сказала она и удалилась, оставив Матуша в растерянности.
«Эта женщина, никак, тронутая, — подумал Матуш. — Что значит откладывают свадьбу? И что это за подписи? Случись что-нибудь, сват, без сомнения, рассказал бы мне. Странный человек этот его сват. Заупрямился, чтобы свадьбу справляли только здесь, в Меджибоже, и никаких». Он, Матуш, думал, что сват слабый, больной человек — ему как-никак уже больше восьмидесяти, а до Ленинграда не так уж близко. Оказывается, что Гилел еще довольно крепкий старик, а о сватье и говорить нечего — она вдвое моложе Гилела и могла бы быть его дочерью. Ладно, пусть свадьба стоит еще несколько сот рублей. Это ведь не Ленинград, где один только зал обошелся в бо́льшую сумму, чем здесь обойдется вся эта церемония. Нет, Йохевед не такая уж сумасшедшая. Тут что-то кроется. Он ведь сразу заметил, что сват чем-то расстроен. Может, тот узнал, что свадьба уже состоялась и сюда приехали справлять, как говорит Эммануил Данилович, дубль-свадьбу? «Неужели сам музыкант разболтал? Но ничего, как-нибудь обойдется». И Матуш снова углубился в чтение записок, думая при этом: «А может, и мне оставить на могиле Балшем записку?»
Он вынул авторучку и на одной из записок дописал, чтобы Балшем заступился перед всевышним за него, Матуша, за его жену Бэлу, за дочку Эстер и за зятя Либера. Написав это, он вспомнил, что надо также, как говорила Йохевед, зажечь свечи и помолиться. Но где сейчас взять свечи? А вот молитву он прочтет. Матуш взял забытый или нарочно оставленный туристами молитвенничек и так углубился в чтение молитвы, что не заметил Алексея, остановившегося у кладбищенской ограды.
Алексей, еле переводя дух, словно за ним гнались, боязливо оглядывался вокруг. Три дня осталось до свадьбы, три дня он еще должен прятаться, не показываться людям на глаза. Но зачем ему прятаться, если все равно собирают подписи, чтобы милиция его не прописала? Иди знай, что этот Гилел еще дышит. Ему, Алексею, собственно, бояться нечего — свидетелей все равно нет... А кто это молится там? Не Гилька ли? Много он им помог, их Балшем. А они все же молятся ему...
Алексей уже хотел было уйти, как вдруг замер на месте.
— Батя, ты?! — радостно бросился он к побледневшему Матушу. — Здорово, Френкель! Что смотришь на меня так? Не узнал?
Матуш в испуге отступил назад и прерывающимся голосом пробормотал:
— Откуда ты взялся здесь?
— Я ведь местный. Но как ты сюда попал? Вот так встреча! Сколько, батя, мы с тобой не виделись?
— Тише, — умоляюще зашептал Матуш, — не говори так громко.
— Чего ты так боишься? Разве у тебя паспорт не чистый? Когда тебя освободили?
— Давно уже.
— А меня лишь на этих днях. Отсидел весь срок, от звонка до звонка. Так как же ты попал сюда? Живешь теперь здесь?
— Нет, в Ленинграде.
— Постой, постой, не твоя ли дочка выходит замуж за сына Гильки?..
Матуш схватил Алексея за руку:
— Прошу тебя, никому не говори, что мы знаем друг друга. Никто не должен этого знать, прошу тебя.
— Хорошо, батя, так и быть, буду молчать. — Алексей приободрился. — Помнишь, батя, молдаванина из нашей бригады, знавшего весь талмуд наизусть, как настоящий раввин? Помнишь, как он говорил: «Око за око!»? Так вот, батя, никто не будет знать, кто ты
