Обед. Это всегда отвратительное зрелище: цепочка разинутых ртов, в которые входит еда и из которых вылетают слова, причем часто одновременно. Иногда, когда я думаю о том, как выглядит ад, он представляется мне вот таким большим семейным обедом с гостями. Что ни слово, рты изрыгают огонь, а в серебряных блюдах — жабы, гадюки, жгучая крапива. Вслед за госпожой де Жестреза мы прошли к столу. Столовая виллы «Гортензии» просторна и выходит огромными окнами на залив. Но нас троих посадили в тесноте на самом конце стола, спиной к заливу, и Надя то и дело толкала меня локтем, а Жизель — коленкой. Единственное утешение: дядя Бой сидел напротив меня. Между нами были только скатерть и рюмки (забыла, правда, сказать, что посередине стола стояло что-то вроде вазы для фруктов, а в ней — какой-то отвратительный чертополох). Дядя Жаки изловчился взять слово сразу же, как только все сели, и, пока подавались закуски, не переставая говорил. Он рассказывал, что сосны стоят, как обуглившиеся спички, а подлесок все еще продолжает дымиться. Несмотря на свой синусит, он как-то умудрялся ощущать запах гари. В деревнях, расположенных поблизости от пожарища, горе просто согнуло людей; тетя Кати с ними разговаривала, а дядя Жаки их фотографировал, и на фотографиях можно будет увидеть и их скорбь, и царящее там разорение. Он повторил это слово много раз. Разорение, разорение, разорение. Причем, по его словам, еще не миновала опасность, что пожары могут распространиться и дальше. Огонь не погас полностью и, вполне возможно, вспыхнет с новой силой хоть сегодня вечером, хоть завтра, хоть послезавтра на других участках: в Лабуэйре, в Сольферино, в Сабре и ниже — в Мурлосе, в Онесе и у нас в Собиньяке. Да-да, в Собиньяке тоже все может сгореть. Сообщая об этом, он смотрел на дядю Боя. Дядя Бой будет разорен. Ра-зо-рен.
За столом царила тишина, громкий смех семейства Жестреза застрял у них в глотках, тетя Кати сидела и массировала обеими руками свой живот, Гранэ ела запеченные в тесте дары моря, сожалея, что не может в такой момент похвалить тонкий вкус этого блюда, а я подумала, что оно явно входит в меню дьявола и что в тесто насовали всяких осьминогов и медуз. Дядя Бой, должно быть, думал так же, как и я, ничего не ел, а только пил. Перед ним стояли три бокала, и он пил из всех трех. Рядом с ним сидела Долли с таким же выражением лица, что и утром: глаза у нее опухли, рот стал квадратным, и мне казалось, она вот-вот заплачет. Тут госпожа де Жестреза как опытная хозяйка решила переменить тему разговора. Когда метрдотель вместе со служанкой собрал тарелки, чтобы подать следующее блюдо — баранью ногу с овощами, — она быстро вставила радостным и любезным тоном:
— Давайте лучше поговорим о более веселых вещах. Бой, расскажите-ка нам о вашей поездке в Америку.
— Да-да, — сказала Долли, стремительно подхватив мамашину идею, — расскажи про Америку, Бой, ты так хорошо о ней рассказываешь!
И Зузу Вардино тоже заверещала своим кроваво-красным ртом:
— Про Америку, про Америку!
— Ну что ж, — сказал дядя Бой, сосредоточенно глядя на свой стакан, — в Америке вино называют «вайн» и никогда его не пьют.
— Ну, не валяй дурака, Бой, — сказала Долли, — расскажи про Бостон.
— Вы были в Бостоне? — спросил господин де Жестреза.
— Не помню, — ответил дядя Бой.
— Ну послушай, Бой! — сказала Гранэ.
— Ну будь умницей, — поддержала ее Долли. — Если не хочешь про Бостон, расскажи про Нью-Йорк.
— Про негритянок, — сказала Зузу.
— Про Голливуд. О твоих друзьях-актерах, — взмолилась Долли.
Однако дядя Жаки возразил:
— Нет, про Лас-Вегас, про Саратогу. Расскажите-ка нам лучше про Саратогу, дорогой Бой.
— Жаки, — оборвала его тетя Кати, — оставь нас в покое!
— Про игорные дома, Бой, расскажите, например, что испытывает человек, проигрывая в игорном доме.
— Это уж когда как, — начал дядя Бой очень медленно. — В зависимости от того, кто сидит рядом.
— Вот я никогда не играю, — сказал дядя Жаки. — А почему бы мне не начать? Может быть, я бы и выиграл?
— Меня бы это весьма удивило, — сказала Гранэ ледяным тоном.
— Чтобы играть, надо любить риск, — отчеканила Долли, вся дрожа от ярости.
— Надо быть смелым, — поддакнула Зузу Вардино.
— Я вот обожаю рисковать, — сообщила Долли. — И Бой тоже.
— Вы созданы, чтобы понимать друг друга, — сказал господин Жестреза с хитрой усмешкой.
Дядя Жаки был посрамлен. Более того: выведен за скобки. Он оглушительно высморкался и больше не пытался высказываться. Инициативой завладели госпожа де Жестреза и Гранэ. Они начали с новостей из Бордо и с предстоящих бракосочетаний: осенью должны сыграть свадьбу трое друзей дяди Боя. Потом перешли к политике. Тут свой вклад внес господин де Жестреза. Социализм надвигается, как девятый вал. Рабочие ничего не хотят делать. Леон Блюм знай себе ест на золотых сервизах. А Германия дает лживые обещания австрийцам. Поговорили еще о женитьбе принца Уэльского, который перестал быть и принцем Уэльским, и королем Англии, поскольку женился на американке, да еще разведенной.
— Какой удар эта женитьба! — сказала госпожа де Жестреза, и глаза ее увлажнились.
— Король, он всегда король, Маргарет, — смиренно произнес господин де Жестреза. — Надо покоряться его воле.
«Смотри-ка, — подумала я, — так же говорит и папа».
— По-моему, эта женитьба ненадолго, — вставила тетя Кати.
— Я нахожу, что она очень элегантна, эта разведенка, — сказала Зузу Вардино. — Она отлично одевается.
— А как ты ее находишь, Бой? — обратилась к нему Долли.
— Кого? — переспросил дядя Бой.
На этом мои воспоминания о том, что происходило в столовой, заканчиваются. Метрдотель по ошибке налил мне в бокал белого вина. Я сделала первый большой глоток, еще когда дядя Жаки рассказывал о лесных пожарах, подумав, что таким образом мне удастся быстрее избавиться от запаха гари. Потом я выпила, когда он надоедал дяде Бою с Саратогой. И еще — когда говорили про предстоящие свадьбы. И о Леоне Блюме, и об австрийцах, и о короле Англии. В конце концов стены столовой начали раскачиваться передо мной. Великаны Жестреза напоминали мне джинна, явившегося Аладдину. А где же волшебная лампа? Застолье стало смахивать не на пиршество дьявола, а на пир из книги «Веселые феи»; бриллиантовые серьги в ушах Гранэ сверкали, как рубины, и ели мы не дары моря, а медовую кашу графини Берты. На десерт нам подавали вроде бы экзотические фрукты, цедраты, что за нелепое название, какие оно сулит наслаждения? На другом конце стола сидели три дяди Боя, и перед каждым из них стояло по три рюмки. Я думала о том, что он видит то же, что и я: стены, колышущиеся, как стяги на кораблях, и Аладдина, и рубины, и экзотические фрукты. Я понимала, почему он любит вино и шампанское, я чувствовала наше с ним родство еще сильнее, чем обычно. Я закрыла глаза, и все закружилось передо мной, тогда я закрыла лицо руками. Издалека, совсем издалека до меня донесся голос Гранэ:
