Книга Резидентура. Я служил вместе с Путиным - Алексей Ростовцев

Володя Самохин пёр на себе немца полтора часа. «Язык» попался с норовом и оказал сопротивление, поэтому пришлось хрястнуть его по башке рукояткой пистолета, после чего он превратился в безжизненный пятипудовый мешок. Когда до своих оставалось метров триста, немец обделался и стал источать ужасающее зловоние. Самое тяжелое в таких случаях – полнейшая невозможность облегчить душу матом. Самохин выдержал и это испытание. Уже занижалась заря, когда он, наконец, вместе с «языком» свалился в воронку от снаряда, где его поджидали свои. Впереди, совсем близко, темнела линия окопов. Это была передовая.

Немца положили на полянке под дубом и предприняли несколько попыток привести его в чувство. Поначалу Самохин пнул свою добычу ногой под ребро и почти дружелюбно попросил:

– Ну вставай, хватит дурака валять!

Появился командир разведвзвода Колыванов, и Володя похвастался:

– Вот, товарищ лейтенант, на подходе к штабному сортиру взял.

Колыванов понюхал воздух, поморщился и проворчал:

– Надо было дать ему опорожниться.

– Никак нет, товарищ командир, опорожненного противника труднее брать, потому как он концентрирует внимание уже не на своей требухе, а на окружающей обстановке.

Лейтенант опустился на колени и похлопал немца по щекам. Потом подозрительно взглянул на Володю.

– Чем бил?

– Известно чем: тэтэшником.

– А надо было кулаком. У тебя что, силы в руках нет?

Прибежала медсестра Танечка, пощупала пульс «языка», приподняла у него одно веко и, вздохнув, констатировала:

– Неживой он.

Разведчиков, вернувшихся «оттуда», ругать было не положено, поэтому командир взвода усилием воли обуздал обуревавшие его чувства и тихо сказал:

– Ты вот что, Самохин, ступай поешь, отоспись, а вечером пойдешь снова.

Все знали, что сходить «туда» вторично может только Самохин и никто другой: проход в нашем минном поле для него проделали свои, а в немецком – он сам, начинавший войну сапером…

У Советского Союза врагов было навалом. И все из-за того, что в красной империи предали поруганию священный и незыблемый принцип божественного происхождения частной собственности, являющийся со времен античного мира краеугольным камнем власти голубой элиты над прочим человеческим быдлом. Страна взбунтовавшихся рабов подлежала уничтожению любыми средствами. Западные промышленники и банкиры заботливо пестовали своих выкормышей Гитлера и Муссолини, потакали во всем наглевшим с каждым годом японцам. По всему периметру советских границ бесилась эмиграция, утратившая в результате победы революции в России собственность, а вместе с нею власть. Шестая часть Земли ощетинилась штыками, готовясь к войне, а ее спецслужбы наводнили мир своей агентурой, состоявшей большей частью из стойких закаленных бойцов, которые, не колеблясь, жертвовали жизнью, когда того требовала от них Родина. Первую схватку с врагом Россия выиграла с триумфом и колоссальными жертвами. Но уже через год после окончания Великой Отечественной войны бывший премьер Великобритании Черчилль призвал Запад к новому крестовому походу против Советского Союза. Началась «холодная война», опасная тем, что на протяжении десятков лет невооруженный глаз обывателя, занятого своими повседневными делами, ее практически не замечал. Что же касается спецслужб то их деятельность в этот период не ослабевала, а, наоборот, становилась все более интенсивной и жесткой. Разведки не останавливались ни перед чем, вплоть до физического устранения противников своих стран в том или ином регионе планеты. Советская разведка совершила наиболее известные свои теракты в дохрущевскую эпоху…

Володе Самохину повезло. Он не только уцелел в кошмарном пекле войны, но и вернулся домой к родителям живым, здоровехоньким, без единой царапины на шкуре. Жизнь бурлила ключом в его богатырском теле. Хотелось скорее наверстать то, что было упущено в годы войны. Его взяли слесарем на завод «Компрессор». Одновременно он поступил в десятый класс вечерней школы, после окончания которой намеревался продолжить учебу в автодорожном институте тоже на вечернем отделении: не хотелось быть обузой родителям. А тут на горизонте подходящая девушка появилась, так что надо было думать о собственной семье.

Радужные Володины прожекты были развеяны в прах погожим апрельским днем 1947 года, когда его прямо с работы вызвали по телефону в райвоенкомат. «И на кой черт я им снова понадобился», – размышлял Самохин, переодеваясь, – войной-то вроде пока не пахнет». Его провели прямо в кабинет военкома. Там сидел мужчина лет сорока в кожанке с холодным, суровым лицом, обожженным жизненными бурями.

– Жихарев, капитан госбезопасности, – представился он, раскрывая перед Володиными глазами красную книжечку.

– Самохин, старший сержант запаса, – произнес Володя упавшим голосом.

Не было в те годы в стране человека, если не считать Сталина и Берию, у которого слово «госбезопасность» возбудило бы в сознании радостные ассоциации.

– Вот что, товарищ Самохин, – предложил между тем Жихарев, – давай не будем мешать людям, а поедем на моем джипе за город и там поговорим о деле.

«Забирают, – решил Володя, – за что, однако?»

Капитан остановил машину на обочине в укромном уголке Измайловского лесопарка. Они выбрались на узкую безлюдную грунтовую дорогу и медленно пошли рядом, обходя лужицы и колдобины.

– А что это мы грязь месим? – сказал капитан. – Айда в лес!

Они свернули на едва угадываемую тропу, при этом Жихарев пропустил Володю вперед, а сам потопал сзади, тяжело дыша ему в затылок. У капитана были прострелены легкие, о чем Володя, естественно, не ведал, и все в нем возмутилось от этого тяжелого сопения и от предчувствия скорого неминуемого своего конца. Нет, брат, не для того я войну выиграл, чтобы подохнуть ни за что ни про что на родной земле! Он резко повернулся и мощным ударом кулака свалил Жихарева на землю. Сидя на прошлогодней листве, тот медленно приходил в себя, мотал головой, кашлял, плевался и матерился. В конце концов, он неожиданно разразился хохотом.