Видно, биологические часы срабатывают.
Вечером старушка моя выкатилась в салон, попросила включить телевизор — там какой-то митинг идет на площади Царей Израилевых. Как мне нравится это название! Это вам не площадь Парижской коммуны или площадь Ленина. Царей Израилевых! Звучит!
По телевизору огромная толпа пела, кричала лозунги, заполнив всё пространство площади перед муниципалитетом Тель-Авива. Люди размахивали флагами, плакатами, транспарантами. С балкона одна за другой звучали зажигательные речи, потом начался концерт. Завершилось все песней про мир, который вот-вот придет, так что надо идти ему навстречу. Прямо как Томер рассказывал, видно, еще из того времени песня. Двое мужчин в годах — премьер-министр и министр иностранных дел — на удивление фальшиво и нестройно подпевали белокурой женщине в годах. Ну, не каждому дано быть певцом, ничего не попишешь. У них вообще другая задача. А вот певица видно, что была раньше красавица, впрочем, и сейчас вполне ничего себе. И пела профессионально. Голосина у нее — будь здоров!
Митинг закончился, люди стали расходиться, политиков окружили журналисты, очень важные персоны немного снисходительно, как у них принято, рассказывали о том, как прекрасно мы семимильными шагами движемся к миру, несмотря ни на что… И в это время стало происходить что-то страшное. Толпа забурлила, закрутилась, не было понятно, в чем дело, только вдруг стало видно, как к стене мэрии десятка полтора полицейских прижали какого-то парня, крики, шум, неразбериха. Ведущий трансляции дрожащим голосом сказал, что в Рабина стреляли, он в больнице. Три выстрела.
Три выстрела? В главу правительства? Это же… Я повернулась и с тревогой посмотрела на свою старушку. Фаня пошла алыми пятнами, все лицо покрылось, я испугалась, что давление подскочило, притащила тонометр, но она отмахнулась, не отрываясь от экрана. Камера переместилась в госпиталь, у которого собралась толпа людей, все ждали сообщения о состоянии премьера. Наконец к журналистам вышел пожилой седой человек, стал дрожащим голосом читать по бумажке:
— Правительство Израиля с глубоким прискорбием и в величайшем горе сообщает о смерти премьер-министра и министра обороны Ицхака Рабина, который был убит сегодня вечером в Тель-Авиве. Да будет благословенна его память!
И люди вокруг громко закричали: Нет! Нет!
Студент Бар-Иланского университета Игаль Амир трижды выстрелил в Ицхака Рабина практически в упор. Две пули убили 72-летнего главу правительства, третья легко ранила его телохранителя. Два выстрела в обреченного, один — в случайного человека. Если уж мне сразу стало страшно от такого совпадения через 77 лет (а теперь скажите, что это не мистика! Две семерки), то что должна была чувствовать моя Фанечка, услышав эту информацию? Вся страна впала в состояние некоего шока и ступора: то, что казалось невозможным, немыслимым, оказалось реальностью. Премьер-министра еврейского государства убил гражданин Израиля, еврей, верующий парень, отслуживший в боевых частях. Убил потому, что не был согласен с тем, что тот делал. Неужели такое стало возможным? Здесь, в этой стране?
Впрочем, о чем это я? В любой стране такое возможно. Ради идеи люди всегда и везде шли на смерть — и ради нее же были готовы убить. И убивали. Хоть через 77 лет, хоть через 770.
Фаня махнула рукой — выключи телевизор. Она посидела молча перед черным экраном, потом покатилась в свою комнату, но на пороге обернулась ко мне и сказала:
— Эта страна больше никогда не будет такой, как прежде. Того Израиля больше нет.
И закрыла дверь. Я посмотрела на часы — почти полночь. Что бы ни произошло, пора спать. Вернее, попытаться уснуть.
ГЛАВА ПЯТАЯ. КОНЕЦ ИСТОРИИ. ТЕЛЬ-АВИВ, 2021
Фаня ушла как уходят праведники: во сне. Фраза о том, что Израиль больше никогда не будет таким, как прежде, стала ее последними словами. В эту ночь не стало ни государства, ни моей бабулечки: 5 ноября 1995 года Иегудит-Фанни Винер просто не проснулась.
Я не сразу поняла, что произошло, пора было ее будить, и я гремела на кухне посудой, чтобы хоть так заставить ее проснуться, варила себе ароматный кофе, запах от которого заполнил всю квартиру. Но что-то было не так. Фаня не вставала, не просила кофе, не реагировала на грохот посуды в мойке. И тогда я пошла будить мою подопечную. Оказалось, что всё было не так.
Она лежала на спине, нос у нее заострился, кожа на лице натянулась и сразу стало понятно, что никакой это не сон. Я испугалась, закричала, стала ее трогать, тормошить, только была моя Фанечка уже твердой и холодной. Что делать, куда бежать? Трясущимися руками набрала номер Михаль, никто не ответил, видно вышла куда-то. Позвонила Томеру, трубку взяла Гила, и даже на расстоянии было слышно как она недовольна, даже возмущена, что я смею звонить им домой. Но моментально взяла себя в руки, сказала, что сейчас вызовет амбуланс, позаботится о формальностях, ибо что делать и в какой последовательности, я понятия не имела. И, естественно, была не в себе. Так что черт с с ним, с отношением ко мне Гилы, зато она знает, что сейчас нужно, в этом я не сомневалась. Только было жутко находиться в одной квартире с покойницей, с которой мы только накануне вечером обсуждали ситуацию в стране. И еще было немного стыдно от того, что тревожила меня совершенно неуместная мысль: где же я теперь буду жить? Сама себе напомнила Шарикова с его бессмертным «А где ж я буду харчеваться?!» Сравнение с Шариковым было обидным, но верным. Разве об этом сейчас надо думать? Как ты можешь, Таня?
А о чем можно думать? О том, вспоминала ли она, засыпая навсегда, то чувство, с которым стреляешь человеку в спину? Помнила ли, каково это — нажать спусковой крючок, зная, что сейчас вот этот живой, смеющийся или, наоборот, серьезно слушающий собеседника человек, умрет. Даже если это будет очень плохой или просто искренне заблуждающийся человек. И умрет он потому, что ты выстрелила ему в спину. Исправит ли его смерть совершенное им зло или допущенную им фатальную ошибку? И как потом жить, зная, что человека-то ты убил, а зло и ошибки никуда не делись?
Об этом ли думал тот чернявый парень, выпуская три пули в спину пожилого премьера? О том, что это не человек, а — символ, функция? А раз так, то никаких особых проблем с убийством быть не должно, да? Нет, наверное, он, как Фанины товарищи, думал, что это была казнь, «изъятие из обращения». Как можно изъять человека из обращения? Что за
