кондеповцы повалились спать: в повозках на сене, а кто прямо на земле.
Летняя теплая ночь. Мирно перемигиваются звезды. Вокруг стоянки темный с вызубренными верхушками лес. В лесу, с вечера еще разведали, небольшой польский фольварк, покинутый жителями, полуразрушенный. Хотели было на фольварке расположиться, да решили, что в лесу лучше. Оно и действительно так оказалось. Спал я без сновидений. Проснулся от предрассветного холодка, поплотнее завернулся в шинель и плащ-палатку. Слышно даже, как дышат кони, посапывают.
Разбудил меня толчок в плечо. Открываю глаза: передо мной Прончатый, Скалов и Скворцов.
— Вставай, лейтенант, беда.
Я было ворохнулся, чуть не крикнув «тревога», какой-то ток пронизал меня.
— Тихо. Паники не поднимать…
Я натянул сапоги, поднялся.
— Что случилось?
Прончатый нагнулся, пошарил рукой в траве, потом присел, разгреб дерн.
— Мина? — я задохнулся.
— Не бойтесь, она не взорвется. Электрическая, — и Тимофей показал мне проводки, убегающие в землю. — А вот еще одна. И от нее проводки. На минном поле мы, лейтенант. Спасибо, Буланому. С перепугу он после колодца успокоиться не может. Знай, роет копытом землю и выкопал.
— Так что же делать? В штабе знают?
— Нет еще. Скажешь — может, паника и все такое. Дело в том, что все поле обезвредить трудно. Сколько здесь мин? Сотня, две? Где-то проложен главный силовой провод, пока мины по одной разряжаешь, включат рубильник — и капут всем нам. Видимо, те саперы, что намедни в штабе были, загнали нас сюда с умыслом…
Казалось, что мы одни, совсем одни на этом минном поле.
* * *
— Приведите сюда задержанного, — приказал Дженчураев.
— Ворон — беспощаден. Кто предавал его, погибал рано или поздно, — какая разница? Выходит, пан капитан желает моей смерти?
— Я никогда не думал, что вы так наглы, — вскипел Антонов, — да вам всякий желает одного…
— Разумею. Я не поведу вас. Управляйтесь сами или обещайте мне жизнь!
— Вас будут судить, Копчик. А что касается меня, я бы давно… — Капитан посмотрел на свой пистолет в расстегнутой кобуре.
— Выходит, и так и эдак конец?
— Почему же? Победивший народ добродушен, особенно русский.
— Добре, — протянул, раздумывая, Копчик.
Копчика взяли при переходе границы. Говорил, что возвращается на родину. Но старшина Карасев признал в нем упавца[3], одного из помощников Ворона.
— Я решил выйти из игры. Ворон выполняет приказ «Центра».
— Какой приказ?
— Заманить ваше кондепо на минное поле и уничтожить.
— Вы поведете нас!
— Я уже сказал — добре!
Дженчураев принял решение:
— Немедленно. Оперативную группу. Надо опередить Ворона. — Карие глаза майора сделались темными, напряглись желваки туго обтянутых кожей острых скул.
— Кто возглавит операцию?
— А кого бы вы хотели?
— Разрешите мне и старшине Карасеву?
— Согласен. Выступайте. — И вдруг остановил капитана: — Учтите, малейшая оплошность — и дорого встанет нам эта птица!
— Я понял вас, товарищ майор. Разрешите выполнять?
— Желаю удачи, капитан… — сказал Дженчураев. Антонов вышел.
Молод еще Антонов, в его годы Джаманкул был младшим командиром, а этот уже капитан. Что успел сделать до войны Антонов? Да почти ничего, даже на женился. Немного учительствовал в украинской школе, обучал детишек русскому языку. По комсомольской путевке ушел в военное училище. А после… После стоял на охране Государственной границы… Принял на себя первый удар гитлеровцев… Лейтенанта Антонова вынесли из боя пограничники, не хотел оставлять поста командир, верил, что вот-вот подойдут регулярные войска.
Майор убавил огонек в лампе и прилег на топчан, прикрывшись шинелью.
А кто тогда не верил? Только трус и предатель. Этой веры держались не одни пограничники. Германские войска вели бои за Минском, рвались к Смоленску, а советские воины еще дрались, стояли насмерть у границы.
Утро обещало быть ясным. Ночью выпала крупная роса, трава, листья, будто усеяны бусами. Любоваться бы этой красотой, вдыхать ее и радоваться, но сейчас не до этого.
Когда сквозь редеющий лес показались домишки, Антонов приказал спешиться и оцепить небольшой из четырех-пяти дворов фольварк. Пулеметчики взяли на прицел каждый дом и сарай. Откуда бы ни появился враг, он попадал под прицельный огонь.
Наблюдатели забрались на деревья у опушки… Парные дозоры, прикрывая друг друга, перебежками двинулись к фольварку. Вскоре дозорные просигналили: на хуторе никого нет.
Антонов, Карасев и Копчик подошли к сосне у самого ближнего к опушке сарая.
— Здесь? — спросил старшина Копчика. Тот кивнул. — Давайте условный сигнал!
Копчик взял палку, лежащую у сосны, и три раза ударил по стволу. На сигнал не ответили. Антонов приказал повторить. Безрезультатно. Тогда пограничники осторожно подошли к сараю, заглянули в него. Сарай завален сухими сучьями.
— Здесь только волков зимой морозить! — усмехнулся Антонов. — Обманул нас, Копчик?
— Перед смертью не лгут, пан капитан. Хотите верьте, хотите нет. Ворон, значит, заприметил нас.
— Ах ты елки-палки, — набросился на Копчика старшина. — Значит, ты знал? Что делать, товарищ капитан?
— Может быть под сараем бункер? — снова спросил Антонов Копчика, словно не слышал старшину Карасева.
— Может. Но я в бункере не был.
Сарай очистили от сушняка, собранного, видать, для топки, прорыли в земляном полу несколько лунок, в полметра глубиной. Грунт слежалый, унавоженный, старый.
Рядом с сараем, метрах в десяти, — почерневший от времени колодезный сруб, над ним чуть покачивался, словно его кто тронул, журавель, бадьи на гладком шесте с зацепом не было, она валялась рядом, на земле.
Колодец неглубокий, сажени две, поблескивает, отражая далекие облака, квадратное зеркальце воды…
— Карасев, обследуй колодец, — приказал Антонов и вернулся к сараю, где пограничники продолжали копать.
Старшина вскочил на сруб, обхватил руками шест. Скрипнув
