боссу. Хозяин усадил его за отдельный столик и поведал, что ему нужен ученик — именно такой, юный и симпатичный. И что у брата будет блестящая карьера: босс сделает из него шеф-повара, он будет работать на «самой главной кухне страны», у него будет свой кабинет в Кремле и своя спальня. И у него тоже будет свой повар!
Таня взяла эту тысячу долларов у хозяина. С омерзением положила в карман джинсов, залитых кровью, и отнесла маме, которая так обрадовалась, что даже не обратила внимания на избитую изнасилованную дочку. И Таня нашла в себе силы позвонить в соседнюю квартиру, сказав сквозь замочную скважину:
— Дядя Олег! Я вас умоляю, спасите брата!
Басилашвили набрал Путина, и они долго говорили. Неизвестно о чем. Дочка Басилашвили Ксюша потащила Таню в ванную комнату. Кричала папе, что срочно нужно вызвать полицию, ехать на экспертизу, писать заявление, но папа остановил ее:
— Не бойся за брата, ему просто больше не надо там появляться. Да и тебе, судя по всему, тоже. А в полицию звонить, наверное, бессмысленно. Впрочем, как знаешь. Я сделал все, что мог.
Таня больше не вышла на работу. И в полицию не заявила — оставила эту историю в глубине себя. Рассказала мне ее только один раз, заливаясь слезами. Она училась на моем курсе в Государственной академии театрального искусства. Стала актрисой, но ненадолго — вскоре вышла замуж и родила сына. Потом еще. И еще. Сейчас у нее пятеро. А брат стал шеф-поваром на плавучем ресторане, но не в России, а на огромном круизном лайнере, что приписан к кипрскому порту. Содержит старую маму и сестре помогает детей поднимать, ибо муж у нее тоже актер и зарабатывает мало.
Кораблик тот пригожинский вроде как списали на берег. Басилашвили окончательно переехал на дачу в Репино. Ну а охранника сбил грузовик. Странно сбил. Вроде как патологоанатомы сомневались, что его смерть наступила в момент удара. Короче, темная история. Как и все, что связано с Пригожиным и его боссом…
МОЛОДЫЕ БЫЧКИ
В цеху стояла Царь-мясорубка. Черная, огромная, рычащая. Размером с трехэтажный дом. Очень похожая на обычную домашнюю, которую струбцинкой прикручивали к краю кухонного стола. Только кривой ручки не было у нее и раструб был не шире корпуса. Но если обойти ее и посмотреть внимательно, были видны огромные ножи, крутящиеся как лопасти вентилятора. Внутри огромный архимедов шнек, толкал здоровенные брикеты к ножам. Сами брикеты забрасывали сверху два дядьки бомжеватого вида в застиранных медицинских халатах, напяленных поверх замызганных куртяшек. Стояли они на площадке, трясущимися руками впихивали в адскую пасть машины какие-то ледяные коробки — иногда прямо с картоном, иногда вытряхнув содержимое, а картонную кожуру сбрасывали на пол с высоты. Еще человек пять таких же типовых людей неловко подносили им на площадку новые и новые коробки, мешки и просто ледяные блоки.
Из жерла сквозь сотни отверстий выстреливали колбаски фарша. Ну если знать, что это типа фарш, его можно было назвать этим словом. Но больше всего это было похоже на кошачьи экскременты — нечто черно-коричневое с ужасным запахом и соответствующей консистенции. Оно падало в огромный стальной чан с маятниковой мешалкой, в него же лилась водопроводная вода, и еще два бомжа кидали совковыми лопатами туда какие-то опилки. Было холодно. Царь-мясорубка время от времени останавливалась, бомжи вычерпывали из чана смесь в вагонетки и катили их в другой конец цеха, где стояла пельменоплевалка. У нее было два раструба: в один заливали содержимое вагонеток, в другой толстая бабуля запихивала огромного бесконечного питона. Мы подошли поближе, и я разглядел, что рептилия толщиной в бицепс Шварценеггера представляла собой сероватое тесто, которое выплевывала соседняя машина. Из задницы пельменоплевалки со скоростью пулемета на ленту вылетали катышки размером с грецкий орех и такой же круглой формы.
Вдоль конвейера стояли люди. Много людей — может, тридцать, может, пятьдесят. Они все были похожи на зомби. Посиневшие от холода лица в муке, на голове немыслимые серые шапочки, под серенькими халатиками какие-то жутковатые ватники. Они хватали катышки с ленты и раскладывали их на застеленные бумагой противни. У каждого рядом стояла своя стальная этажерка на колесиках. Когда все полки заполнялись, работники катили свою тележку в соседний цех и бегом возвращались обратно к ленте. У каждого на спине и на груди был приколот булавками номер. Как у легкоатлетов. Вообще, спортивная была обстановка: вся площадь цеха была разграничена волчатником[588] — видимо, чтобы участники соревнований не сходили с маршрута.
— А зачем флажки и номера? — спросил я Лешу, который мне показывал это свое технологологистическое ноу-хау.
— Номера, чтобы контролеры видели, кто норму выполняет, а кто нет. А волчатник, чтобы на перекур и на поссать не шлялись. Как кто вышел за флажки, так и всё — зарплаты не будет.
— Слушай, а почему они все как бомжи одеты? Где ты их взял?
— Да нигде. Сами приходят каждый день, в шесть утра у нас от СКК[589] очередь выстраивается, человек пятьсот. А мы берем на смену только сто.
— Что, каждый день новых?
— Не, иногда по два-три дня работают. Специально просят им зарплату не выдавать дневную, типа еще придут. Один малец две недели протянул. В завязку решил уйти. А так все больше однодневки. Получат в четыре часа зарплату и пьют потом неделю.
Леша мне объяснил, что смена начинается в восемь часов. Специальная команда быстро проверяет у всех паспорта, санитарные книжки (липовые, естественно) и берет у каждого претендента подпись на бланке договора и на всякий случай на пустом листе. Ну вдруг чего сломает кто, чан опрокинет, что-нибудь не то в Царь-мясорубку кинет. Например, себя. Потом же надо будет написать записку: типа никого не вините, это я сам, специально. В результате долгих раздумий о бренности бытия.
— И что, бывали такие случаи?
— Нет. Один хотел броситься. Белочка его задрала. Но напарник столкнул с лестницы на пол. Он только ногу сломал и ключицу. Так что это мы страхуемся. Контингент, сам видишь, какой. Проблемный…
Леша повел меня дальше, в следующий цех — упаковочный. Там уже замороженные катышки шустрые тетки укладывали в коробки и заклеивали. Коробки в ящики, ящики на поддоны. Ну а тут подъезжал рогатый погрузчик и нес их в нутро фур-рефрижераторов, подъезжающих к пакгаузу. Леша отправлял в день не меньше пяти фур. Это восемьдесят тонн готовой продукции.
— Охренеть! И куда фуры поедут?
Оказывается, в Узбекистан, Киргизию. Еще в какие-то
