Не пойму, какая же сила нас удерживала? Очень хотелось спать, но с наступлением рассвета комары заедали, и я поднималась и шла перевязывать раненых.
Фашисты бомбили нас ежедневно. Наконец, 25 июня к нам пришли два автоматчика и сказали: «Стройтесь по два, будем выходить из окружения через минное поле». Все согласились. Раненые были настолько слабые, что стоять в одиночку не могли и брали друг друга под руки. 26 человек с ранениями нижних конечностей идти не смогли. За ними обещали прийти на следующий день с носилками.
Подошли к минному полю. Требование было одно: соблюдать абсолютную тишину. Если взорвется мина, не поднимать паники и идти только вперед.
И после каждой взорванной мины нас становилось все меньше и меньше…
И вот раздался взрыв рядом со мной. Я упала и потеряла сознание. Все решили, что я убита, — и ушли.
Необходимо было выйти из окружения до рассвета. Я очнулась, когда взошло солнце. Поднялась — кругом никого. Это было так ужасно, что не описать…
На следующий день я вышла из этого леса и пошла болотом. Слабость, шум в голове, перед глазами красные круги. Но иду.
Вдруг слышу шорох, родная речь. Подхожу — огромная воронка, в ней человек тридцать раненых. Они обрадовались, говорят:
— Сестричка, дорогая, бинты есть?
Я их подбинтовала. Все кругом просят пить. Сутки носила им воду, а на следующий день к нам подошли немцы.
Сразу скомандовали: «Встать, руки вверх!» Поднялось только восемь человек, нас и повели, а остальных пристрелили.
Так я оказалась в плену. Встретилась там с нашей медсестрой Катей Рогулиной. Она рассказала, что все наши врачи погибли. Находилась я в плену 2 месяца и 6 дней. Первый побег оказался неудачным — нас с Катей задержали. Второй — удачный, на ходу выбросилась из поезда.
Войну и теперь забыть невозможно. И нам, медикам, досталось на ней не меньше, чем солдатам[51].
Н. И. Кузенина,
старший лейтенант медслужбы запаса,
бывш. фельдшер 16-й орму
А. П. Кургашева
Медики себя не щадили…
По профессии я фельдшер. 23 июня 1941 г. меня вызвали в Мытищинский райвоенкомат и направили в Егорьевск, где формировалась 16-я отдельная рота медицинского усиления — подвижное подразделение, посылаемое в районы боевых действий. В роте было несколько хирургических групп, рентгеновская установка.
Вскоре нас отправили на фронт под Ленинград. Группу придавали полевым госпиталям, которые развертывались в лесу, в палатках, вблизи передовой. Я работала операционной сестрой. Раненых везли непрерывным потоком, и операционные работали круглосуточно, часто под артиллерийским и минометным обстрелом. Вражеские самолеты, кажется, не улетали вовсе и бомбили беспощадно.
Я затрудняюсь рассказать о боевых действиях: профиль моей работы был совсем иной — все время у операционного стола. Порой врачи и сестры не отходили от столов по двое суток. Отдохнем два-три часа — и снова к столу. Я до сих пор преклоняюсь перед мужеством фронтовых хирургов, которое не уступало мужеству солдат. Сестры делали перевязки, переливали кровь (нередко отдавая свою), выхаживали раненых, стараясь облегчить их страдания и вселить веру в выздоровление. И молодые, и пожилые были как дети, нуждавшиеся в ласке и поддержке. Но главным, конечно, было вовремя оказать необходимую помощь. Врачи применяли все свои знания и навыки, чтобы облегчить участь раненых и вернуть их в строй или хотя бы сохранить для мирной жизни.
Работала я в нескольких госпиталях, но в памяти сохранились два: № 1382 и 2067. Помню, как зимой нас привезли в Малую Вишеру, а оттуда, через разбитые деревни, к фронту. По дороге останавливались для обработки раненых. Однажды развернули операционную в большом сарае. Хирурги работали при коптящей керосиновой лампе без стекла, а вокруг лежали и сидели раненые, дожидаясь своей очереди. Нашими незаменимыми помощниками были санитары, работавшие без сна и отдыха.
Подолгу мы нигде не задерживались, продвигаясь вперед за наступающими частями. Через узкий «коридор» у деревни Мясной Бор углубились в лес на 70 км. Зима 42-го года была очень трудной: сильные морозы, беспрерывные бои и бомбежки. Но и рано пришедшая весна не принесла облегчения. В марте мы пережили первое окружение. Плохо стало с питанием и медикаментами. Скопилось много раненых, которых мы не могли эвакуировать. Раненые с передовой сообщали неутешительные вести, но все верили, что наши неудачи временные и враг будет отброшен.
Я не раз видела, как вечерами бойцы уходили лесными тропами в сторону Мясного Бора, а утром вереницами возвращались по болотной хляби обратно, неся на плечах тяжелые снаряды. Наши кухни вместе с поварами немцы систематически уничтожали с воздуха. Пойдешь за обедом, а там вместо кухни — воронка, и так чуть ли не каждый день. В конце вообще перестали готовить — не из чего. Так продолжалось три недели, пока с нас не сняли блокаду.
С питанием получше стало, наладилась отправка раненых, но бои продолжались, и 30 мая немцы снова захлопнули «коридор» у Мясного Бора. Мы опять оказались в «мешке». Снабжение вновь прекратилось. Не хватало перевязочного материала, а раненых скапливалось все больше. Немцы бомбили беспрерывно: одни самолеты улетают — другие уже прилетели, сбрасывают бомбы, за ними дырявые железные бочки. Последние на лету издавали душераздирающий скрежет, нервировавший людей. Мы радовались, когда появлялись наши истребители и разгоняли стервятников. Но это случалось нечасто.
Немцы наступали со всех сторон, сужая наш «мешок». Настал день, когда в наше расположение прорвались фашистские автоматчики и начали расстреливать всех подряд. Мы стали отходить. Пять суток шли лесом, болотами в направлении Великих Лук. Все кругом было заминировано — и полянки, и проходы, подорвалось много народу. При разрыве мины меня контузило и засыпало землей. Бойцы помогли выбраться. Я все видела, но не различала ни единого звука.
Как мы ни старались вырваться, нам это не удалось. Мы нарвались на подразделение испанской «голубой» дивизии, хоронившее своих убитых летчиков. Повернули обратно и попали на минное поле. Рвались мины, испанцы окружили нас и стали обстреливать, уцелевших взяли в плен. Как я жалела, что не имела личного оружия, чтобы застрелиться!
В плену оказались врачи, фельдшеры, медсестры, связисты. Началось скитание по лагерям. Гатчина, Резекне, Даугавпилс… В Гатчине нас заставляли вывозить в крытых машинах трупы наших солдат, умерших от ран, голода, тифа. В Резекне нас, тридцать девчат, повезли в лес резать папоротник. На обратном пути, стоя в открытом кузове в военной форме (только без ремней, отобранных в лагере), мы громко пели советские песни: «Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин» и другие. Прохожие останавливались, провожали нас взглядами и качали головами. Кто-то сообщил в комендатуру, и оттуда прислали наряд. Машину остановили, конвой разоружили и отправили на гауптвахту, а мы были горды, что хоть как-то смогли противостоять оккупантам. Мы не раз спорили с охранниками, доказывая, что победа будет за нами. Они грозились доложить в комендатуру, но, боясь за собственную шкуру, не выдавали.
