спросила Карапета Глафира Семеновна.
– Оттого, мадам, что их только самого старого старухи турчанки носят, а они никуда больше не ходят гулять, как на кладбище. Да на того сторона, дюша мой, и старого старухи не носят такого старомодного туфли, а только здесь, в Скутари, – был ответ.
Николай Иванович дернул Карапета за рукав и украдкой спросил:
– А выпить здесь коньячишку можно?
– Можно. Пойдем… – кивнул ему Карапет.
Чай на свежем воздухе
Необыкновенно веселый, ласкающий взор вид представляет собой Новое, или Большое, кладбище в Скутари, расположенное на горе. Десятки тысяч памятников представились супругам Ивановым, когда они вошли за каменную ограду. От входа вились в гору несколько дорожек, обсаженных высокими и низкими кипарисами: и среди темнозеленой зелени белелись белые мусульманские памятники, состоящие всегда у мужчин из трех, а у женщин из двух камней: одного, составляющего плашмя лежащую плиту и другого – на ребро поставленную плиту. У мужских памятников третий камень составлял тюрбан или чалму, высеченные из какой-либо каменной породы и поставленные сверху третьего камня, немного в наклоненном виде на бок. Памятники и кипарисы шли в гору и представляли собой дивный вид для поднимающегося путника, но еще более великолепный вид открывался ему, если он обертывался назад. С высокой горы по направлению дорожек виднелся внизу голубой Босфор, а далее европейский берег с причудливыми, разнообразными постройками, расположенными террасами.
Глафира Семеновна воскликнула:
– Ах, как здесь хорошо и уютно! А у нас-то в России какие кладбища! Мрачные, неприветливые, сырые. Плакучие деревья повсюду да еще жалобно каркающие вороны в придачу. А здесь… Ну, посмотрите, какая прелесть вот этот уголок с усевшимися на ковре турчанками! – указала она мужу и Карапету.
– Турки любят, мадам, чтобы кладбище было хорошо, – отвечал Карапет. – Для турки кладбище – гулянье, а для турецки женщины – другой гулянья нет.
– Что это они пьют и едят? – расспрашивала Глафира Семеновна армянина.
– Здесь все, мадам, пьют и едят. Надо и нам, барыня- сударыня, выпить и закусить.
Глафира Семеновна промолчала и продолжала наблюдать. Группы публики, по большей части женщины с ребятами и без ребят, виднелись повсюду. Они сидели и стояли в самых разнообразных позах около памятников. Слышался смех, веселые разговоры. Турчанки действительно в большинстве случаев что-нибудь ели: или апельсины, или сласти из коробок, подсовывая их под густые вуали в рот. Да и не особенно тщательно у всех женщин опущены были эти вуали. У некоторых они были приподняты до носа и давали видеть подбородок, губы и красивые зубки, кусающие апельсин или засахаренный фрукт. Были и такие, которые совсем откинули вуаль и закрыли только рот и подбородок обычным белым шелковым шарфом с шеи. И здесь, на кладбище, сновали разносчики с съестными припасами, фруктами и сластями, и здесь были кафеджи с ручными тележками и предлагали кофе, выкрикивая по-турецки «кагве».
– Однако здесь-то ваши турецкие дамы не особенно вплотную прикрывают личики, – заметил Николай Иванович Карапету.
– Да-да… Это верно. Здесь всегда бывает мало турок мужчин, и потому турецкого дамы не боятся, что они получат неприятность, – отвечал Карапет.
– А какая же может быть неприятность?
– А посмотрит на открытого лицо и скажет: «Ах ты, дура, как ты смеешь, мерзкого женщина, без вуаль сидеть?»
– Да какое же он имеет право? – проговорила Глафира Семеновна.
– Турки всегда имеют право над дамам. Это только нашего дамы имеют право над нами. Да…
И Карапет многозначительно подмигнул Глафире Семеновне.
– А вы хотите, чтобы и вам волю дали над нами? – покосилась на него та. – Нет, мы Европа, мы этого не допустим.
– Смотри, смотри. Вот одна и совсем сдернула с себя вуаль и смеется, – указал Николай Иванович армянину на женщину. – И какая хорошенькая!
– Была бы не хорошенькая, так не сдернула бы вуали, – отвечал Карапет. – Будь с косого глазы морда – еще больше закуталась бы.
– Николя! Не пяль глаза! Это даже неприлично! – дернула мужа за рукав Глафира Семеновна.
– Если не турок идет, турецкого дамы всегда очень с большая смелость… Сейчас вуаль прочь… «Смотри, дюша мой, какая я душка!» Тут на кладбище, если холостого человек, может даже в любовь сыграть, – повествовал армянин. – Видишь, дюша мой, еще одна дама перед тобой вуаль сдернула.
– Николай Иванович! Да чего же ты стал-то! Стоит и выпучил глаза! – закричала на мужа Глафира Семеновна, вся вспыхнув. – Иди вперед.
– Иду, иду, матушка. Ведь от посмотренья ничего не сделается. Но отчего же, Карапет Аветыч, они могут догадаться, что мы не турки? Ну, я без фески, а ведь ты в феске.
– А нос-то мой, дюша мой? – тронул себя за нос Карапет. – Самого настоящий армянска нос. О, турецки дамы знают всякого нос!
– Да неужто это так? – спросила Глафира Семеновна и, как ни была сердита на мужа и Карапета, рассмеялась.
Карапет воспользовался ее прояснением среди гнева и сказал:
– Такого час теперь подошел, мадам, что надо закусить и кофе выпить. Вот кафеджи. У него есть хлеб, сыр, вареного курица… Пойдем к нему, и он нас угостит.
– Хорошо. Только, пожалуйста, чтобы водки и вина не было, – согласилась Глафира Семеновна.
– Ни-ни-ни… Вот как этого памятник будем белы.
Они подошла к тележке кафеджи. Тот уже раскинул на земле ковер и попросил их садиться.
– Надо уж по-турецки, мадам, – сказал Карапет. – Садитесь на ковер.
– Ничего, сядем, – отвечала Глафира Семеновна, опускаясь на ковер. – Чай у него есть? – спросила она про кафеджи.
– Все есть, мадам.
– Так спросите мне чаю и бутербродов с сыром.
Когда жена отвернулась, Николай Иванович дернул за рукав армянина и тихо проговорил:
– А что ж ты хотел насчет коньяковой выпивки?
– Все будет. Молчи и садись.
Николай Иванович сел. Карапет стал говорить кафеджи что-то по-турецки. Тот улыбнулся, кивнул и сказал: «Эвет, эвет… Хай, Хай…»
Началось заваривание чаю из большого, кипящего на жаровне чайника с кипятком. Кафеджи подал компании на чистенькой доске длинный белый хлеб, кусок сыру и нож.
– Вот как прекрасно! Ну, это еще лучше, я сама сделаю бутерброды, – сказала Глафира Семеновна и принялась кромсать хлеб и сыр.
Чай розлит в чашки, и кафеджи поочередно стал подавать их сначала Глафире Семеновне, потом Николаю Ивановичу и, наконец, Карапету.
Николай Иванович опять дернул Карапета за рукав, напоминая о выпивке, а тот указал ему на чашку и проговорил:
– Пей, пей, дюша мой. Все будет хорошо.
Николай Иванович поднес чашку к губам и услыхал винный запах, прихлебнул из нее и, почувствовав, что чай сильно разбавлен коньяком, улыбнулся.
– Хорошо чайку с устатку выпить, – произнес он, щуря масленые
