Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 125
что уже что-то собой представляют. И, скажем, после нескольких лет такого труда они накопили достаточно денег, чтобы открыть здесь, в Питере, магазин. И вот этого достаточно, чтобы один из этих [расистов] пришел и поджег магазин, и все годы тяжелой работы пошли прахом. Все старания будут сожжены. Думают ли они о том, какую работу проделали эти люди, чтобы добиться этого, чтобы открыть здесь магазин? Я не могу себе представить, чтобы такое случилось с русским: чтобы он так много работал и в итоге увидел, как все это разрушают. Такое случалось не только с таджиками, но и с азербайджанцами, и с грузинами, и с армянами. Видеть то, что произошло с нашим обществом, просто грустно. Многие из ученых, с которыми я работал в университете, просто не выдерживали того, что происходит с нашим обществом, и уезжали, они эмигрировали из страны[1109].
Санкт-Петербург, Москва и Российская Федерация теперь имеют дело с теми же противоречиями, что и Советский Союз, балансируя между потребностью привлечь необходимую энергию и рабочую силу новых волн миграции, вызванной экономическим неравенством между ядром и периферией, и усилиями по контролю за теперь уже международным передвижением и взаимоотношениями мигрантов с принимающим обществом. Как в советское время, так и сейчас благодаря целеустремленности мигранты заявляют о своем праве жить в российских городах, внося изменения в многонациональные Санкт-Петербург и Москву[1110].
Позитивный нарратив, выстроенный вокруг идеи тяжелого труда, который сформировал Хаджиев в рассказе о своих земляках в постсоветскую эпоху, проходит сквозь истории многих мигрантов советской эпохи. Они утверждали, что в СССР упорный труд почти всегда связан с успехом. Я бы сказал, что дискурс советской свободы в рассказах мигрантов складывается прежде всего из возможности легко перемещаться (хотя и в пределах государственных границ), чувства личной безопасности и веры в то, что способности человека определяют его положение. Навыки, смекалка и целеустремленность позволили мигрантам реализовать личные мечты и семейные планы, что в постсоветский период оказалось невозможным. После распада СССР разрыв между богатыми и бедными, имущими и неимущими, белыми и «черными» выглядел непреодолимым. Советская мечта, которая стала практически невыполнимой в 1980-е гг., а в 1990-е была разрушена, вдохновляла всех мигрантов, которые в рассказах заново переживали времена своей молодости и вспоминали, как сложились их жизненные пути и реализовались планы.
Приложение
Устные истории мигрантов
Места, люди и их взаимоотношения
В основу данного исследования легли устные рассказы мигрантов. С первой группой мигрантов, которые впоследствии стали важными действующими лицами моего исследования, я познакомился во время моей первой поездки в Россию в 1992 г., ведь посетить Советский Союз я не успел. Вместо этнических русских, какими их рисовало воображение мальчика, выросшего в Канаде во времена холодной войны, – суровых бюрократов и угрюмых бабушек, умелых хоккеистов и талантливых балерин – я встретил совершенно иных людей. Я обнаружил, что в Санкт-Петербурге и Москве проживает огромное количество представителей самых разных национальностей из Средней Азии и с Кавказа любого возраста, а также африканцев, выходцев из Восточной Азии и многих других. Они превращали столицы в свои города: продавая и покупая, беседуя и гуляя по улицам. Изначально я думал, что Ленинград (Санкт-Петербург) и Москва станут в моем исследовании примером постколониальных, многонациональных городов, и полагал, что найду в них сходство с Лондоном 1950-х гг., о котором мне рассказывал мой отец, сам попавший туда с Тринидада. Тогда я гадал: насколько же сильно отличался советский контекст? Чем отличались там в конце XX в. города, которые вместили в себя их бывшую империю и весь мир? В печатных источниках я тщетно искал информацию о многонациональной повседневности Ленинграда и Москвы, красках и колоритах борьбы людей, об их достижениях (помимо государственных наград) и о реальных взаимоотношениях людей (помимо шаблонных представлений о дружбе народов). Чтобы узнать, как в действительности жили в двух столицах выходцы из азиатских регионов СССР – объект моего научного интереса, – мне предстояло с ними поговорить.
Меня всегда интересовала возможность раскрыть новые исторические действующие силы через устные рассказы. Я часто задавался вопросом, о чем бы я расспросил жителей Ташкента XIX в., которым посвящена моя первая книга, если бы мне представилась такая возможность[1111]. Для интервью я мог найти людей любого происхождения и профессии, контролируя ход исследования. Работая с устными историями, я мог уточнить их первоначальную мысль и услышать такое количество деталей, которое невозможно найти в письменных источниках. Я мог определить, как государственная политика воспринималась и применялась на местах; изучать эмоции и личную жизнь семей[1112]. Я мог изучать повседневные отношения людей и понять, откуда проистекает та энергия, которую я почувствовал на улицах Санкт-Петербурга и Москвы в 1992 г. К сожалению, я мог увидеть и корни проявлений расизма со стороны российского населения, которого стало больше на рубеже 2000-х гг. Наконец, мне было любопытно узнать, какое место будет занимать советский опыт в жизни респондентов спустя более десяти лет после распада СССР.
Первые интервью с мигрантами с Кавказа, из стран Средней Азии и азиатской части России, которые в советское время переезжали в Ленинград и Москву, оправдали мои ожидания и скорректировали цели моего исследования. Истории из жизни оказались гораздо более увлекательными и важными, чем история городов. Или, возможно, я тогда понял, что образы города состоят из множества жизней. Я осознал, насколько большое значение для этих людей и для государства в целом имела мобильность как географическая, так и социальная; и какую роль играли сети и связи между домом и принимающими городами вдали от родины. Меня приводили в восхищение рассказы кыргызов или азербайджанцев о том, что побудило их покинуть свои семьи и друзей в 1960-х, 1970-х или 1980-х гг., уехать из маленьких деревень за тысячи километров в поиске новых возможностей или заработка. Я внимательно выслушивал живые воспоминания о первых впечатлениях и встречах в Ленинграде и Москве, яркие истории о включении или исключении. Я очень удивлялся – и иногда открыто это выражал во время интервью, – когда два или более респондента одного этнического и социального происхождения сталкивались с очень схожими ситуациями, но реагировали на них (по крайней мере, рассказывали об этом) совершенно по-разному. Возник вопрос: что заставляет одних людей легко закрывать глаза на случаи дискриминации и воспринимать их как препятствия на пути к желанному успеху, а других – зациклиться на подобном же эпизоде до такой степени, чтобы принять решение вернуться в родную республику и вспоминать о нем с горечью вплоть до настоящего времени?
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 125
