Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 125
В столицах новоприбывшие заявляли о своем праве работать, учиться и жить в городах, которые могли предложить все преимущества интегрированной имперской и постимперской экономики, включавшей и их родные регионы. Города встретили потоки мигрантов неоднозначно. Государства XX в., с одной стороны, поощряли движение подданных и граждан различных этнических групп в города, если оно было под их контролем, подтверждая свою региональную или мировую власть, с другой – стремились сохранить европейское доминирование в крупных городах. Мигранты принесли стареющим городам необходимые товары, рабочую силу и свое творчество, но так и не получили доступа в коридоры местной или общественной власти, особенно верно это было для СССР[1103]. Белые жители Европы могли ценить вклад мигрантов, поддерживать с ними дружеские и личные отношения, но также могли унижать или дискриминировать их на почве внешности, поведения или языка. Среди постколониальных государств Европы Советский Союз занимал особое место, благодаря особым моделям жилищной интеграции, межнациональных отношений и системе единого гражданства, жители Средней Азии, Кавказа и азиатской части России чувствовали себя своими в крупных российских городах, даже если в горьких воспоминаниях тосковали по далекому дому.
В представлениях о доме у мигрантов переплетались между собой ощущения места и времени, а также их чувства. Эта тема глубоко уходит корнями в идентичность мигрантов как советских граждан и как представителей постсоветского мира. Важа Гигулашвили во время интервью в Кутаиси (Грузия) в 2011 г., когда говорила о доме и жизни вдали от него, напомнила, как сложно сравнивать прошлое и настоящее. Она сохранила исключительно положительные воспоминания об обучении в МГУ в годы перестройки. По окончании учебы Гигулашвили осталась в городе и работала по своей специальности, получая высокую зарплату, до возвращения домой в 2000-х гг. Она говорила:
Я никогда не чувствовала, что Москва мой дом: я всегда считала Грузию своей родиной, а Кутаиси – своим домом. Я всегда знала, что вернусь в Грузию, а Москва для меня и моей семьи была лишь временным пристанищем. Когда я думаю о тех годах, что я провела в Москве, [я понимаю, что] была очень счастлива. Все хорошее в моей жизни произошло именно в тот период. Там родились двое моих детей: девочка и мальчик. Мы получили новую квартиру, купили новую машину, так что все хорошее и важное в моей жизни связано с тем временем. Как я могу плохо о нем отзываться?[1104]
Но личного успеха и обустроенной семейной жизни оказалось недостаточно для того, чтобы Гигулашвили отказалась от своего представления о Грузии как о своей родине в период перехода к постсоветской эпохе. Если у Гигулашвили дом ассоциировался с местом, то Ирма Баланчивадзе вспоминала о родине как о промежутке времени:
В Советском Союзе я чувствовала себя дома, потому что было много работы и почти все были трудоустроены. Сейчас очень тяжело жить, работы нет. Наше правительство в Грузии пытается сделать страну более привлекательной [для приезжих], но у той же молодежи нет никаких возможностей устроиться на работу. Мой сын умер после распада Советского Союза. До этого у него всегда была какая-то работа. Но потом ему стало трудно устроиться на работу; он был женат, у него был ребенок, поэтому ему нужны были деньги. Он так нервничал по этому поводу. Он умер от сердечного приступа; если бы у него была возможность устроиться на работу, он бы не умер. Кроме того, когда я смотрю на молодых мальчишек, они большую часть времени на улице, ведь им нечего делать[1105].
Анарбек Закиров, который провел разные этапы своей жизни во Фрунзе (Бишкеке) и в Москве, размышляя о том, как складывается идея дома, выразил мысль, что политика СССР сделала национальность основным критерием для идентификации человека и основным принципом, организующим его жизнь. По его мнению, этот фактор осложнил попытки мигрантов почувствовать себя дома за пределами «своих» республик[1106]. Однако Советский Союз мог быть домом с точки зрения ментальности, пространства, а после 1991 г. – и времени.
Представления о разных фрагментах советской эпохи, с ее бытом, убеждениями и возможностями, наряду с воспоминаниями о советском государстве сформировали взгляды мигрантов с Кавказа, из Средней Азии и азиатской части России на Петербург, Москву и другие российские города. Давид Сомкишвили, считавший Грузию своим домом и выражавший гордость за то, что она стала независимой, повторил мысли многих мигрантов, которые чувствовали себя более комфортно в то время, когда якобы было больше сострадания и больше порядка:
Я всегда знал и помнил, откуда я. Может быть, потому что мне было хорошо [в советской Москве], я не чувствовал, что моя идентичность может как-то измениться. Там у меня было больше друзей среди русских, украинцев и армян, чем среди грузин. <…> Даже когда я жил в Москве [куда он вернулся в середине 1990-х гг., купив квартиру], я все еще не мог относиться к России как к своему дому. Но я бы добавил, что мне не нравится, как живут сейчас грузины в России. Они приезжают сюда и не знают, как себя вести, не желают подчиняться никаким правилам приличия. Они часто кричат по ночам, когда все спят. Они пытаются использовать других людей, в том числе и грузин, чтобы благодаря своим связям получить какую-то выгоду. Пару раз я испытал это на себе. Так что теперь я просто стараюсь больше дружить с армянами, русскими, азербайджанцами или белорусами, чем с грузинами[1107].
Фуад Оджагов подобным же образом негативно отзывался об азербайджанцах в Санкт-Петербурге и Москве в 2000-х гг.: их неопрятный вид, грубое поведение и слабое знание русского языка лишь усилили проявления ксенофобии по отношению к мигрантам. Я был удивлен тому, что наши респонденты гораздо чаще упоминали о современных проявлениях расизма в России, сравнивая советское поколение мигрантов с нынешним – в том числе с мигрантами своей национальности. И куда реже они выражали при этом сочувствие жертвам почти повсеместных злоупотреблений со стороны работодателей, притеснений или же вымогательств со стороны власти, а также жертвам жестоких нападений и убийств[1108]. Фаршад Хаджиев, оставшийся в Ленинграде (Санкт-Петербурге) и основавший там национальную организацию, выступил в защиту своих земляков:
Эти гастарбайтеры, которые сейчас приезжают из Таджикистана, они работают по семнадцать часов в день. Они приезжают сюда, и у них только одна задача: работать, зарабатывая деньги для своих семей там, на родине. Они работают днями и ночами в течение многих лет, и, хотя им платят гроши, они так усердно трудятся,
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 125
