С наступлением ночи Винтер пришел во дворец. Из подвала доносился крысиный писк. В зале горел свет. Мужчина в темно-синем костюме играл на рояле. Рубашка и галстук тоже темно-синие. Лицо загорелое, удлиненное, жестко очерченное. Мужчина закрыл рояль, взглянул на Винтера и представился:
– Линдгрен, министр внутренних дел.
Винтер сказал – его зовут Винтер и это он убил премьер-министра. Линдгрен ответил – он это знает.
– Вы, Винтер, вашим признанием в участке на Енсенштрассе всех переполошили. Вас же чуть не арестовали. Хорошо хоть чиновники вовремя подключились. Вот сумма, все как договорились. – Линдгрен указал на три чемоданчика, стоявшие у стены, пояснив, что распорядился принести сюда аванс из ячейки на вокзале. – Ну а сейчас самое время выпить кофе и рюмку коньяку.
Они перешли в библиотеку, расположились в кожаных креслах. Из конца в конец комнаты пробежала крыса, скрылась в камине. Пришел дворецкий, разлил кофе и коньяк.
– Один из моих людей, – заметил министр.
– Что за игру вы устроили? – спросил Винтер. – Везде мои портреты и объявление о вознаграждении размером десять тысяч.
– Разумеется, – кивнул министр. – Разумеется, везде развесили ваши портреты. Население должно знать, что вы, Винтер, убили премьер-министра. Население собрало деньги. – Министр поболтал коньяком в рюмке. – Человеку нужна вера. Марксизм был верой в разумный миропорядок, марксизм сам виновен в своем поражении. Разумный миропорядок невозможен без разумных людей, но человек неразумен, поэтому разумный миропорядок устанавливается лишь принуждением, то есть он становится неестественным. Однако неестественный миропорядок еще неразумнее, чем естественный, вот естественный порядок и побеждает разумный порядок. При естественном миропорядке коррупционеры не слишком заметны, и в каком-то смысле они более естественны, чем те, кто менее коррумпирован. – Министр впал в назидательный тон, он был депутатом парламента. – У естественного миропонимания лишь один изъян: нет необходимости верить в него, оно само является своим доказательством, поскольку является естественным и, следовательно, адекватным природе человека. Однако человек не желает быть только природным существом. В то же время он уже не может полагаться на свой разум, поскольку разумное мировоззрение стало неразумным. Поэтому человек становится иррациональным существом, поддающимся любой эмоции. Он верит в свою веру. В мире ислама он верит в ислам, в христианском мире – в христианство. Мир стал консервативным, если кто-то не фундаменталист, он все равно носит свое христианство точно элегантный костюм, сегодня уже не осталось политиков, социалистических или буржуазных, не исповедующих христианство. И только у нашего премьера хватило глупости заявить, что он атеист. За это его приговорили к смерти. Вы, Винтер, только привели приговор в исполнение. – Министр выпил.
Винтер в замешательстве не сводил с него глаз.
– Кто вынес приговор? – спросил он наконец.
– Народ, – с важностью ответил министр. – Маленькая секта на севере страны постановила, что премьер-министр атеист будет предан смерти вами. Сектанты живут в той деревушке, куда вы хотите вернуться. Вы там особенно популярны.
– Тот коротышка с седой бородкой, который передал мне поручение и деньги?
– Да, он основатель секты. В той деревне он пастор, – ответил министр.
Винтер потер лоб.
– Вот почему он показался мне как будто знакомым. Он же меня конфирмовал.
Министр продолжал:
– Секта решила доказать свою христианскую веру. Они знали, что ваши услуги дороги. Начали собирать пожертвования. Три миллиона. Для вас, Винтер. Я потрясен. – Министр налил себе коньяку, проводил взглядом вторую крысу, которая прошла через библиотеку и скрылась в камине. – Надо бы развести огонь в камине, – сказал министр. Одного он не может понять, продолжал он, почему Винтер вернул три миллиона?
– Из гордости, – ответил Винтер. Он скрылся здесь, на вилле, кишащей крысами. Но когда он пришел в себя и увидел, что одет в шелковую пижаму, что его раны перевязаны, когда дворецкий подал ему завтрак в постель, а в комнате обнаружились два чемодана с причитающимся ему гонораром, он понял, что угодил в ловушку. Честь мундира не позволяет этого. Его профессия требует абсолютного совершенства. Не терпит ни малейшего замутнения эмоциями. Желание вернуться на родину было так сильно, что он не потрудился разузнать о подоплеке заказа. За эту халатность ответить можно было только так, как он и сделал, – поставить точку, сдаться полиции.
– Глупости, – возразил министр. Винтеру заказали убить премьера, он исполнил поручение, сделка есть сделка. Комиссар полиции выполнил свое поручение – подготовил место покушения и дворец в качестве укрытия, но это уже другой вопрос. Это его вопрос, министра внутренних дел.
Винтер спросил, почему министр его не арестует, он умоляет об аресте. Он должен арестовать Винтера, не его, ответил министр. Он же князь Фробениус, пусть заглянет в свой паспорт.
– Паспорт поддельный, – возразил Винтер.
– Это раньше он был поддельным, – возразил министр.
– Я в вашей власти, – констатировал Винтер.
– Вам надо к этому притерпеться, – ответил министр, допил коньяк и встал. Прежде чем Винтер освоится со своей новой формой существования, он должен выполнить еще одно обещание, которое он, министр, дал матери премьера Эриксона. Она выразила желание поговорить с Винтером.
Министр внутренних дел ушел. На площади под деревьями ждал «роллс-ройс». На водительском месте сидел инспектор Аксель. Над каналом неподвижно повис густой туман, ярко-белый от света почти полной луны. Дворецкий открыл заднюю дверцу машины. Со своего места Винтер видел за перегородкой, отделяющей водителя, только его плечи и затылок. «Роллс-ройс» промчался по мостам и площадям, вылетел из города на скоростную трассу, бесшумно скользнул по длинному мосту, свернул в лес, еще раз повернул и по узкой дороге с бесчисленными изгибами поднялся на холм, подкатил к воротам, которые тут же открылись, въехал – парк, залитый лунным светом, деревья, кусты – и остановился перед старым, увитым плющом домом. В дверях стояла высокая стройная женщина, различим был только силуэт. Она поманила в дом, Винтер прошел в холл с очень старой и дорогой мебелью, следом за высокой, стройной старой женщиной поднялся по лестнице и вошел в спальню, где горел лишь ночник у кровати. На кровати лежала древняя старуха, почти лысая, крохотная, похожая на ребенка.
– Князь Фробениус, – объявила женщина.
– Я слепая, – сказала старуха. – Лина, выйди, – приказала она громким голосом. Женщина удалилась. – Она ушла? – спросила старуха.
– Ушла, – ответил Винтер.
– Она плохо слышит, – сказала старуха и твердо добавила: – Ты не князь Фробениус.
– Я не князь Фробениус, – ответил он.
– Ты убийца моего сына.
– Я убийца вашего сына, – сказал Винтер.
– Сядь сюда. Ближе! Дай руку.
