не могу определить, насколько далеко находится их источник. Звуки похожи на человеческие крики, стоны и смех, беспорядочно рассекающие ночную тишь. К ним примешивается еще что-то совершенно невнятное: низкий гул, вой ветра, скрип петель — не разобрать, что именно.
Я крепче сжимаю кинжал.
Не представляю, сколько мы уже так идем по этому лесу — прижавшись друг к другу, вздрагивая от каждого хруста. Всего час — а может, целый день? Мы здесь меньше суток, да?
Время уже теряет форму.
Но я не могу об этом думать. Я не могу считать каждую ускользающую от меня секунду — именно так и сходят с ума. Я просто должна идти вперед, двигаться в том направлении, которое кажется мне восточным.
Левой.
Правой.
Левой.
Правой.
Не смей считать!
Левой.
Правой.
Новый звук отвлекает меня, выдергивает из раздумий. Этот звук точно издает человек, где-то вдалеке. Это скулеж? Плач? Я смотрю на Рейза, чтобы понять: он тоже его слышит?
Мой спутник в замешательстве.
Мы продолжаем путь.
Голос все ближе, он как будто движется впереди нас. И я понимаю, что слышу не плач.
Это песня.
Чем она ближе, тем отчетливее я разбираю мелодию. И слова, очень знакомые слова, которые я миллион раз слышала прежде на городских улицах. Такое привычное чувство — что-то мягкое и ясное, чистое и теплое. И голос, голос — так поет человек, который знает свой голос и умеет с ним обращаться. Пусть он берет ноты не идеально, но у него такой тембр и страсть, что не вслушиваться невозможно.
— Я знаю этот голос.
Я испуганно смотрю на Рейза. Он отстал на несколько шагов, но не замечает этого. Его взгляд устремлен вдаль, и в нем — боль. Точнее, страдания разбитого сердца.
Его рот слегка приоткрывается, а лицо становится потерянным, как будто он сам не понимает, что слышит — или что чувствует.
Он шагает вперед так, будто его что-то тянет. Через секунду я вспоминаю, что у меня есть голос.
— Рейз?
Кажется, он меня не слышит. Его ноги заплетаются, цепляются за растущую вдоль тропинки траву. Он просто бездумно идет на звук.
Я подхожу к нему вплотную, едва не забыв погасить огонь, прежде чем схватить его за рукав:
— Рейз, остановись!
Призрачное чувство безопасности исчезает вместе с тусклым золотистым светом.
Рейз мотает головой, словно пытаясь стряхнуть наваждение, моргает, смотрит на мою руку, накрепко вцепившуюся в ткань его рукава, на шрамы на этой руке, потом мне в глаза. Морщится, словно пытается сосредоточиться, вспомнить, кто я. Пение не прекращается. Голос — как солнечный свет, совершенно неуместный в этом лесу. Он вездесущ.
Я снова дергаю Рейза за рукав:
— Не уходи с тропы. Давай, идем со мной.
Он отвечает тусклым и бесцветным голосом, устремляя взгляд в чащу:
— Я же помню… голос отца. Он пел мне. Вот так.
Я-то думала, что голос кажется знакомым, потому что это проделки фейри. Но нет: он просто очень похож на голос Рейза. Трюк не так прост, как кажется, он темный, обернутый слоем правды, но это трюк. Его родителей здесь нет. Рейз вырывает рукав из моих пальцев:
— Я должен…
— Тебе нечего там делать! — Отчаяние наполняет меня. Я тащу его за руку, продираюсь через кусты. — Рейз, Рейз, услышь меня!
Если он и слышит, то не подает виду. Он тянет на себя, пользуясь тем, что крупнее и сильнее, увлекая меня в заросли.
Мои сапоги елозят по мягкой скользкой почве, когда я пытаюсь упереться каблуками. Я сую нож за голенище и тянусь к лицу Рейза свободной рукой:
— Сюда смотри!
Прижимаю ладонь к его веснушчатой щеке и заставляю посмотреть на меня. Щека колет мне руку рыжей щетиной.
— Слушай меня! — требую я, видя тот же пустой взгляд и умоляя судьбу вернуть ему самообладание. — Я не знаю, кто тебе там представляется, но это не по-настоящему! Пожалуйста, вернись со мной на тропу. Я тебя умоляю.
Когда я разворачиваю Рейза к себе, что-то на секунду вспыхивает в глазах, на которые падают рыжие пряди.
— Я…
Пение прекращается. Я задерживаю дыхание, рукав Рейза выскальзывает из моих пальцев.
Певец снова заводит ту же песню. Голос звучит вроде бы в стороне, но недалеко.
И Рейз снова выключается.
Его голубые глаза стекленеют, шея напрягается, он бросается в сторону, судорожно, как зверь в капкане, пытаясь добраться до источника звука.
Но я его так просто не отпущу.
— Рейз! — Хватаю его за руку, тащу в противоположном направлении. — Да стой ты!
Бесполезно. Он стряхивает меня, грубо выдергивая руку — я и забыла, что он на такое способен. Я снова пытаюсь в него вцепиться, но он попадает мне локтем по ребрам — так сильно, что у меня сбивается дыхание и я теряю равновесие.
Я отшатываюсь, цепляюсь ногой за ногу и валюсь на мягкий дерн. Отчаянно тянусь к Рейзу, и он вдруг останавливается. На миг мне кажется, что он пересилил чары.
Затем я замечаю, в какой неестественной позе он замер — как брошенная игрушка.
Пальцы впиваются в грязь, я, пошатываясь, встаю на ноги. Ковыляю в его сторону…
— Можешь прекратить представление.
Этот тембр пригвождает меня к месту. Он знаком мне гораздо лучше, чем голос Госсамера. Узнавание ощущается как воткнувшаяся в грудь стрела, и я забываю, как дышать. Я медленно поворачиваюсь лицом к говорящей и на мгновение забываю и о Рейзе, и о тропе, и о пении вдалеке. Забываю обо всем, кроме нее.
