Она стоит в пятне золотистого света и держит в руках сияющий фонарь, разгоняющий тьму. Он освещает лицо — такое же родное, как лицо Исольды или мое собственное. Более того, оно поразительно похоже на наше, только кожа чуть светлее и брови тоньше и сильнее изогнуты. Ее каре-зеленые глаза встречаются с моими и вспыхивают золотом в свете фонаря.
Пение стихает, меня обнимает тишина — удушливая, холодная, темная. Я слышу только стук крови в ушах.
Сердце подкатывает к горлу, руки сжимаются в кулаки. Не могу поверить в то, что́ вижу перед собой, но трепетное слово само срывается с губ:
— Мами?
Глава 36
Рука сама взлетает к горлу, хватая пустоту на том месте, где раньше висел флакон. Не понимаю. Чем упорнее я стараюсь осознать, что именно здесь не так, тем сильнее у меня кружится голова. Откуда в царстве Неблагих взялась моя мама?
Вдруг ее лицо искажается. Она упирается рукой в бедро и рассматривает меня со смесью торжества и отвращения:
— Госсамер. Надо же, тебе хватило наглости сунуть сюда свой нос. Или… вот этот нос, чей бы он ни был.
Моя голова мгновенно проясняется. У стоящей передо мной фейри лицо моей матери, голос моей матери, ее нежные морщинки, от нее даже пахнет теми же травами. Мне страшно хочется броситься в объятия ее тонких рук, почувствовать, как шершавые ладони гладят меня по спине.
Но это не моя мама.
Гнев, печаль, обида и некоторое разочарование чуть не сбивают меня с ног. Меньше всего мне хотелось бы, чтобы моя мама оказалась здесь, но на один нелепый миг, один удар сердца во мне блеснула совершенно детская надежда, что она пришла и теперь все будет хорошо. Она склоняет голову, и ее глаза вспыхивают пунцовым маковым цветом, как в ночь Ревелнокса. Красные глаза, жестокая улыбка знатока: это та самая фейри, которая подмигнула мне в толпе, которая превратила охранника в осла.
Как давно она идет по нашему следу? Я пытаюсь сосредоточиться, но ясно мыслить не могу. Я словно пьяна. Точнее, околдована. В лесу Благого Двора я не знала, что на мне лежат чары, но едва поняла это, как они разрушились.
Почему так не происходит сейчас?
Я не могу оторвать глаз от фейри. Конечно, я очень давно не видела маму, но… но у меня просто не поворачивается голова. И глаза не двигаются.
Рука дергается и опускается против моей воли.
Я не Госсамер, пытаюсь сказать я, но слова не выговариваются. Я знаю, как бывает, когда ничего не можешь сказать, но сейчас… все иначе.
К горлу подступает паника. Я чувствую, как губы кривятся в бесконтрольной ухмылке.
— Бриар, — слышу я собственный голос. — Какой сюрприз.
Это не мои слова, не мои мысли, но я их ощущаю.
О небо. О нет.
Госсамер.
Попытка сформулировать каждую мысль похожа на липкий и вязкий ночной кошмар.
Что-то пошло не так. Что-то позволяет Госсамеру пользоваться моим голосом, моим лицом, моими руками.
Я хочу вдохнуть, но тело не слушается. Грудь болезненно сжимается.
Интересно, хоть она-то еще моя?
Глаза фейри — Бриар — снова вспыхивают алым, когда она опускает фонарь. Он растворяется в тумане вместе с желтым свечением. Хотя фейри выглядит как моя мама, выражение ее лица совершенно чужое.
— Тебя изгнали, — говорит она. — И, как я слышала, заточили в мире смертных. Я думала, даже у тебя не хватит смелости сюда вернуться после всего, что ты натворил. Как минимум, не в смертном теле. — Ее глаза сужаются. — Что ты затеял?
Я хочу развернуться и убежать, но не могу даже взгляда отвести.
— Уверяю, это временно, — слышу я свой голос. Госсамер презрительно вскидывает мой — свой — наш подбородок. — И полагаю, мне следует тебя поблагодарить. — У него специфическая манера так выделять слова, что создается впечатление, будто каждое несет в себе дополнительные смыслы, которые собеседник просто не в состоянии уяснить. С моим высоким голосом это звучит несуразно.
На лице, которое фейри одолжила у моей матери, вспыхивает выражение довольства, но в глазах по-прежнему сохраняется что-то не вполне человеческое, не мамино:
— О, так ты в ловушке. Надо же, как все просто.
Вдали слышится вой. Рейз стонет, напоминая, что он еще здесь, пусть даже я не могу обернуться и посмотреть на него. Интересно, он уже очнулся или все еще пребывает в прострации, слушая музыку в собственной голове?
Мои губы растягиваются в напряженной улыбке, и всплеск гнева разжигает в груди липкое отчаяние.
— Был в ловушке, пока ты не оказала мне любезность, завладев разумом подменыша. А теперь… — он поднимает нашу руку и разглядывает ногти, изящно сгибая пальцы. — …теперь у меня не будет проблем.
Улыбка перерастает в оскал, обнажая мои обычные человеческие зубы.
— Могущественный Госсамер. — Бриар с нечеловеческой грацией движется вперед, останавливается, трогает тонким загрубевшим пальцем наш подбородок. — Столько краденой силы, и все равно ты в итоге оказываешься в заточении у смертных, унижаясь до этого. И не можешь подчинить себе даже разум — одного — несчастного — подменыша. — С каждым словом она касается подбородка, скулы, щеки, носа. Игриво и нежно. — Любопытно, как так вышло?
Я отдергиваюсь от ее руки. Во всяком случае, пытаюсь. Тело не двигается. От леденящего страха и отвращения я теряю концентрацию и остатки контроля над собственным сознанием.
Надо держаться. Надо бороться.
Теперь, когда в ловушке оказалась уже я, когда чары заточили меня в собственном разуме, я еще сильнее ощущаю связь с Госсамером. Интересно, чувствовал ли он то же самое. Если я потеряюсь в своих эмоциях, в страхе, то вообще исчезну.
Но страшно здесь не только мне.
Госсамер смотрит
