мир, который он тоже, между прочим, любил. Любил больше их всех, потому что лучше всех из них его понимал. Только он тоньше всех чувствовал красоту Сиреневой долины, ценность этой земли и тонкие грани бриллианта под названием Медикат. Он единственный видел, что и где надо было подправить в этом мире. И недоумевал: отчего элементарных вещей не видят окружающие? Например, почему визидары-тролли могли ходить по городу в своей обычной одежде: в эти их противных широких полосатых штанах и воняющих кафтанчиках? Они портили собой изумительную внешнюю картину, оскорбляли своим видом. Как этого не замечали другие?! Или эти дурацкие визидары-эльфы, жители севера, что за идиотская любовь носить на себе вонючие шкуры и дурацкие шапки, сшитые из заячьих лапок?! Уродские шапки.
Хьюго был настолько гениален, что единственный понял, что раз визидары пошли от людей и чудовищ, надо было самим остановить этот процесс развития. Кому было нужно такое разнообразие? И как они все могли быть равны? Естественно, что никак. Ведь ясно было, что венцом творения был единственный вид визидаров — таких, как его род. А остальные? Они были уродцами и высшие силы создали их лишь для одного. Их нельзя было брать ни в школу, ни тем более в ремесленники. Они могли лишь обслуживать. Обслуживать и поклоняться.
В этот момент Хьюго снова вспомнил школу и экзамены… Как бесчувственные толстокожие окружающие не видели несправедливости всего, что происходит с ним двенадцатилетним? Хьюго поражался себе в детстве: какая же у него душа — тонкая, ранимая, словно бриллиантовая былинка. А все эти визидары вокруг чего-то там переживали из-за каких-то несущественных мелочей, не замечая его внутренних страданий. Что были их тупые проблемы по сравнению с его ежесекундной душевной болью из-за того, что Хьюго не признан ими, и этим бесконечно унижен?!!! Он воскрешал в памяти знакомые лица, и не мог припомнить никого, кто по-настоящему ценил бы его. Родители? Учителя? Одноклассники? Нет, каждый из них, вступая в диалог, хоть единожды, да перебивал, делал замечания или чему-то пытался научить. Его! Когда он был умнее их всех. Глупцы! Познав его, они должны были бы застыть в почтении и слушать сами, закрыв поганые рты.
Как же его бесила школа! Особенно эти темнокожие дылды, которые пошли от рода русалок. Только что ростом вышли. А их кожа? Нет, их кожа совсем не шла ни их городу, ни всей долине. Их надо было бы уничтожить. Всех. Или отправить в каменоломни. Он бы вообще отправлял туда всех, кого не считал красивым. А для слуг сделал бы отдельные улицы и маршруты, чтобы не видеть их лиц.
Хьюго вспомнил, как чествовали одного из мальчиков из соседнего класса — темнокожего Тафари То. Он лучше всех сдал экзамены и председатель отдела образования, Свон Тролль, противный низенький, с коричневой пупырчатой кожей, еле дотянулся до головы Тафари, чтобы надеть ему вшивую медальку за отличную учёбу. И похвалил этого дурака. А тот премерзко улыбался, и так хотелось дать ему по морде. Хьюго стиснул зубы от злости…
Поэтому чуть позже, через пару лет, малумы получили приказ уничтожить семью Тафари одной из первых. С его дома-Змеи начался Великий погром.
Если бы только Свон Тролль сделал Хьюго ремесленником, он был бы самым лучшим из них. Визидария бы ахнула от такого мастера. Возможно, жители сразу же выбрали бы его, Хьюго, в Совет Визидаров, вместо этого осла Гослинга.
И Хьюго, переполненный злыми мыслями, начал спускаться в подвалы Дагхэда.
По дороге он встретил Алаун. В последнее время она его очень радовала, казалось, стало происходить то чего он ждал от девушки почти четыреста лет: её сердце стало оттаивать. А как иначе понимать то, что как только началась кампания против ремесленников, она сама вызывалась помогать в дежурстве над Глазом Дракона? Хотя раньше его боялась? Хьюго не хотел пропустить ни минуты, когда око показывало путь сбивавшихся в стаю визидаров. И он был счастлив, что Алаун практически денно и нощно сидела над Всевидящим глазом.
Однако то ли глаз стал показывать меньше, то ли Алаун безумно не везло, но она практически ничего не видела и не записывала в специальный дневник, куда они заносили всё, что могли узнать о визидарах-ремесленниках. Вот и сейчас она отрицательно качнула головой и отдала Хьюго Всевидящее око.
Зайдя в мастерскую, Хьюго пнул первый попавшийся ему на пути предмет. Это был Тим. Тот взвыл и отскочил:
— Не стой на проходе, — поучил его Хьюго, а потом обратился к профессору, — готовы к заседанию?
— Да-да, конечно, — поспешно вскочил Джейкоб, отодвигая тетрадь, в которой делал записи.
— Тогда сейчас же собираемся в моём кабинете.
Через десять минут началось собрание. Во главе вытянутого стола восседал сам Хозяин. Рядом примостился Джейкоб с Тимом. По бокам сидели выбранные профессором консунты.
Выглядели они странной пугающей кучей то ли людей, то ли живых тряпичных кукол, но объединяло их одно: было видно, что Хьюго не заботился о том, как их создаёт. Их швы были кривыми и неровными, кожа, неаккуратно соединённая, кое-где морщинилась из — за чего симметрия лиц была нарушена: у кого-то чуть съехал в сторону глаз, у других перекосило рот или уши оказались на разной высоте. Но Хьюго это совершенно не заботило. В кругу консунтов он всегда чувствовал себя могущественным, создателем, как он любил себя называть. Хозяин ещё раз окинул взглядом тех, кого за этим столом собрал профессор.
Круглолицего коротышку в мастерской все звали Пузырь, дальше шёл Дылда-Дыра (он действительно был высокого роста и вечно дырявой одежде), поодаль сидела Квашня — так прозвали консунтшу с перкошенным ртом, за большую копну блёклых волос, собранных в пучок, разлезающихся в разные стороны. На углу стола пристроился Малыш — огромный тюфякообразный консунт, которого Хьюго собрал ради шутки из самых больших частей. Единственное, чего не любил Хьюго, так это то, чтобы консунты были выше его. Но Малыш оказался исключением. И пусть он был малоподвижным, неторопливым, как слон, но очень умным. Говорил Малыш очень медленно, но всегда по делу.
Профессор, волнуясь, представил Хозяину всех сидящих.
— Они точно надёжные? — спросил Хьюго.
— Да, — кивнул Джейкоб, — самые умные из всех констунтов работающих в ремесленных подвалах.
Хьюго вздохнул, оглядел тех, на кого собирался возложить самую главную миссию своей жизни и приглушённо начал говорить.
Консунты никогда не видели его в таком состоянии. Обычно, когда Хозяин выступал, он был сердит, его взгляд был мутен, тонкие губы зло сжимались, а движения длинных нервных пальцев становились порывистыми и резкими. Но
