Он снова и снова нашептывал что-то бессвязное,успокаивающее, блаженно-ласковое, пока Лиза, медленно всхлипывая, будтонаплакавшееся дитя, не прикрыла сонно глаза.
Баграм с облегчением вздохнул, но в этот миг щелястая, плохосбитая дверь распахнулась и на пороге появился чернобородый, угрюмый человек впоношенном бешмете.
Ахмет Мансур!
* * *
Там, за его спиной, был солнечный свет, и птичий гомон, илесная прохлада, и звон ручья, и жизнь, а он стоял в дверях. Черный, будтовестник смерти…
Гюлизар-ханым, схватившись за сердце, сжалась в комок всвоем углу, а Лиза и Баграм так и сидели, прижавшись друг к другу, уставившисьна бесстрастное, словно и впрямь неживое лицо Ахмета. В левой руке он держалмешок из узорчатого атласа, в правой – ятаган.
– Я пришел оказать тебе услугу, Рюкийе-ханым, –произнес Ахмет так спокойно, что у Лизы немного отлегло от сердца.
– Какую же? – прошептала она.
– Мне известно, что тебе неугоден плод, который ты носишь. Япришел избавить тебя от него.
Лиза молчала, ничего не понимая, как вдруг Гюлизар-ханымвскочила, потрясая кулаками:
– Это Чечек! Нечестивица! Шелудивая ослица! Грязная слизь!Обглодыш собачий!
Она еще долго вопила бы, вне себя от злости, если быизумленный Ахмет не взмахнул угрожающе ятаганом:
– Замолчи, женщина! Что за джайган [112] втебя вселилась?
– Я говорю об этой продажной твари, о твоей пособнице,которая выдала нас тебе! Вместо того чтобы сказать господину, куда мы пойдем,она донесла тебе. Да будет проклятие небес над вами обоими! А ты, Ахмет Мансур,признайся-ка, чем купила валиде Сеид-Гирея? Или она предпочла твои зловонныеобъятия ласкам благородного султана?!
Похоже, Ахмет был так ошарашен, что даже не замечалоскорблений, которыми осыпала его армянка. Лицо его приняло растерянноевыражение; он непонимающе переводил взгляд с Гюлизар-ханым, которая рыдала,ломая руки, на Баграма, который, очевидно, кое-что понял из этих несусветныхвыкриков, потому что поднялся на ноги и, подойдя к сестре, посмотрел в глаза.
– Что все это значит, Гоар? Откуда Чечек могла узнать о том,что мы замыслили?
Гюлизар-ханым попыталась увернуться от его сурового взора,но глаза Баграма так и впились в нее, подавляя волю, принуждая подчиняться,отвечать… хотя сейчас-то, по всему было видно, она предпочла бы откусить себеязык, лишь бы вернуть обратно сказанное.
– Она нас подслушивала, – наконец пролепетала Гюлизар-ханым. –Чечек стояла за дверью, когда мы разговаривали в мыльне Рюкийе…
– Но ты же уверяла, что она уже спит! И как она могладогадаться, что надо подслушивать?
– Я ее предупредила, – отерла пот со лбаГюлизар-ханым. – По пути в опочивальню Рюкийе… Но ты шел почти следом, и ятолько успела шепнуть, чтобы она караулила за дверью мыльни, а потом сказала быгосподину, мол, Рюкийе уговорила тебя с помощью Джинджи-китап выведать полбудущего ребенка и унять ее страдания: тошноту и рвоту. И я опасаюсь, что этоможет повредить плоду, а потому нас нужно перехватить возле разрушенной саклиДавлета. А она… а она…
– Гоар! – простонал Баграм, лицо его побагровело отярости. – Как ты могла?! Ты предала нас!
– Прости меня! – Черная великанша рухнула наколени. – Ты видишь, я придумала самый безобидный предлог. Тебя бы необвинили в чем-то дурном… Я не могла отказать тебе, когда ты просил помочьРюкийе, но и не могла также огорчить моего олана, моего арслана [113],моего Сеида! Пойми, он ведь жизнь моя, я вырастила его, я не могла его предать.Кто ж знал, что Чечек…
Баграм медленно покачал головою. Он был так потрясен, чтодаже пожар гнева потух в его глазах.
– Вот уж правду говорят: мотылек налетает на свечу потому,что черт посылает его за огнем. Видимо, черт помутил твой разум, Гоар, если тырешилась доверить Чечек жизнь Рюкийе. Да ведь она душу продаст, чтобы погубитьсвою соперницу, тем более беременную от султана. Есть возможность погубить исоперника своего сына. Уж лучше бы ты донесла самому Сеид-Гирею, что твой братзлоумышляет против плода его. Он перерезал бы горло только мне. Тем дело икончилось бы.
– Это от тебя не уйдет, евнух, – хладнокровно пообещалАхмет, которому уже надоели пререкания. – Как раз такую участь я иприготовил тебе и твоей безумной сестрице. Но, чтобы успокоить вас передсмертью, признаюсь: в жизни своей я ни слова не сказал с валиде Гирея. Зря тыпроклинаешь ее, Гюлизар. Тот дурачок, коего ты, Гюлизар, подрядила топить баню,проболтался об этом одному из моих людей, а уж он передал мне. До меня доходилислухи о беременности любимой наложницы Сеид-Гирея, так что не составило трудаугадать, зачем Гюлизар-ханым мог понадобиться хамам подальше от дворца. Но,прознай об этом Сеид-Гирей, легко бы вы не отделались: самое малое – вздернулбы он вас на дарагач [114]. Однако я буду милосерд и отделюваши души от тела быстро и безболезненно.
Он провел пальцем по лезвию своего ятагана, и Гюлизар-ханымзабилась на земле, судорожно хватая ртом воздух.
– А у тебя, Рюкийе… – Ахмет повернулся к Лизе, и тапочувствовала, как медленно, больно бьется ее сердце. – У тебя я возьмутолько одно. Твоя жизнь не нужна мне, но, говорят, хорошие родят хороших,хорошие родят и дурных. Я не верю, что семя Гиреево может быть добрым! МояХаджике умерла в его гареме; она была беременна, как и ты; и много лет мучилименя сны о том ребенке, который умер вместе с нею. Очень не скоро дошел до меняслух, что это был младенец мужского пола…
Он умолк, переводя дух, и на глаза Лизы неожиданно для неесамой навернулись слезы жалости. Однако от следующих слов Ахмета они так жемгновенно высохли.
– Я мог бы увезти тебя из Кырым-Адасы и заставить Гиреяискать тебя бесконечно. Я мог бы убить тебя и заставить Гирея бесконечногадать, сын у него родился бы или дочь. Но я не желаю ему мук неизвестности. Явыну плод из твоего тела и вот в этом мешке – а он сшит из роскошноготуркестанского атласа! – пошлю в Хатырша-Сарай. Это будет подарок Гиреямот Мансуров. Пусть любуется на семя свое!
– Ты сделаешь… что? – переспросила Лиза, не веря, чтотакие чудовищные вещи можно говорить всерьез, и содрогнулась при виде ледянойусмешки Ахмета.
– Я сделаю то, что сказал, Рюкийе, – негромко произнесон, делая шаг к ней, но она отпрянула, отползла от него, забилась в угол.
