кофейником. На стойке, кроме бутылок, закуски на маленьких блюдцах, отпускающиеся к вину в придачу: маринованная в уксусе морковь, накрошенные томаты, лимон, нарезанный на куски, корни сырой петрушки и винные ягоды.
– Два коньяк, – сказал феске с четками Николай Иванович, показал два пальца и прибавил, обратясь к Карапету: – Скажи ему, чтоб дал рюмки побольше.
Феска выдвинула два объемистых бокальчика из толстого стекла и налила их наполовину коньяком.
– Что ж он половину-то наливает? Что за манера такая! – снова сказал Карапету Николай Иванович.
– Это турецкого учтивость, дюша мой. Здесь всегда так… – пояснил Карапет. – Пей.
– Хороша учтивость! Налил полрюмки, а возьмет за цельную.
– Нет-нет, он и возьмет сколько надо. Так и цена тут за полрюмка.
Они выпили.
– Надо повторить, – торопился Николай Иванович, закусывая лимоном, потребовал еще, выпил, просил Карапета скорей рассчитаться за выпитое и побежал в первый класс, где и поместился смиренно на складном железном стуле.
Только что он успел прожевать корку лимона, как уже появилась Глафира Семеновна.
– Была и видела, – сообщила она мужу о женской каюте. – Ничего особенного в этих турчанках. Намазаны так, что с лица чуть не сыплется. И все что-нибудь жуют: или фисташки, или карамель. А где же наш армяшка? – спросила она.
– Здесь, здесь, мадам, барыня сударыня, – откликнулся сзади ее Карапет. – Сейчас Скутари. Пойдем на палубу. Сейчас нам выходить, дюша мой.
Пароход убавлял ход.
Попираем азиатскую землю
В Скутари сошла добрая половина пассажиров парохода. С супругами Ивановыми много вышло турецких женщин с ребятишками. Некоторые несли грудных ребят. Две женщины свели с парохода под руки третью женщину, очевидно больную, тоже закутанную. Выйдя на берег, она тотчас же села отдыхать на какой-то ящик с товаром.
– Эти все турецкий бабы к святым дервиши приехали, – указал Карапет на женщин. – Они приехали с больного дети, чтобы дервиши вылечили их через свой святость. Вот и эта самая больного женщина сюда затем же привезли. Мы сейчас будем видеть, мадам, как дервиши будут лечить их.
– Но ведь мы приехали для кладбища, чтоб кладбище посмотреть, – заметила Глафира Семеновна.
– Где кладбище – там и дервиши будут. Они начнут служить сначала своя мусульманского обедня, а потом лечить будут.
Глафира Семеновна взглянула в лицо говорившего армянина. Лицо его было малиновое от выпитого сейчас вина.
– Что это у вас лицо-то? – не утерпела она, чтобы не спросить. – Красное как у вареного рака.
– А это, мадам, барыня-сударыня, от ветер на пароходе.
– Вздор. Ветру на пароходе не было. А вы, должно быть, изрядно выпили, пока я ходила дамскую каюту смотреть. Да… От вас и пахнет вином.
– От меня всегда пахнет вином, мадам… Карапет такой уж человек, дюша мой.
– Николай Иваныч! Поди-ка сюда… Покажись мне… Никак и ты тоже?.. – крикнула Глафира Семеновна мужу.
Тот шел впереди, обернулся к ней и крикнул:
– Знаешь, Глаша, мы уж в Азии теперь! Попираем азиатскую землю. Вот сподобились мы с тобой и в Азии побывать…
– А я не про Азию, а про выпивку. Ты пил на пароходе с Карапетом Аветычем?..
Николай Иванович взглянул на армянина и отвечал:
– Боже избави! Зачем же я пить буду? Вот разве здесь в Азии дозволишь потом за завтраком рюмочку-другую выпить, потому быть в Азии и не выпить азиатского как будто…
– Пил… Я по лицу вижу, что пил, – перебила его жена, – вон уж левый глаз у тебя перекосило и язык начал заплетаться.
– Уверяю тебя, душечка… С какой же стати? – запирался Николай Иванович. – Но давай наблюдать Азию. Бог знает, придется ли еще когда-нибудь в жизни побывать в ней. Карапет, отчего это на здешних домах труб нет? – проговорил он, указывая на выкрашенные в красную, голубую и желтую краску маленькие домики с плоскими крышами, ютящиеся один над другим террасами.
– Оттого, дюша мой, что здесь никогда печка не топят, – отвечал армянин. – Да и нет здесь печки.
– Ах вы, безобразники, безобразники! – вздыхала Глафира Семеновна, не слушая разговора мужа и Карапета. – Успели напиться.
– То есть как это печки не топят? – продолжал Николай Иванович. – А как же для обедов-то варят и жарят?
– О, дюша мой, для кухня есть печка, а из печка эта выходит маленьки железного труба через стена. Но турецкого люди здесь такого публика, что они любят варить и жарить всякого кушанье на дворе. Сделает огонь на дворе и жарит, и варит.
– Глаша! Слышишь? Вот хозяйство-то! – окликнул Глафиру Семеновну муж.
Но та угрюмо поднималась по заваленному тюками, мешками и ящиками нагорному берегу и ничего не отвечала, расстроенная, что муж ухитрился надуть ее и выпить на пароходе.
Несколько арабаджи в приличных фаэтонах, запряженных парой лошадей, предлагали супругам свои услуги, босоногие мальчишки в линючих фесках навязывали верховых ослов, чтобы подняться на гору, но Карапет сказал:
– Пешком, пешком, дюша мой, эфендим, пешком, барыня-сударыня, пойдем. На своя нога пойдем, а то ничего хорошего не увидим.
Дорога была преплохая, мощенная крупным камнем, без тротуаров. Минуты через три между домами среди двух-трех кипарисов стали попадаться покосившиеся старые мусульманские памятники.
Карапет указал на них и пояснил:
– Вот где старого кладбище начиналось, а теперь выстроили на нем домы, а нового кладбище пошло выше на гора.
Женщины с ребятишками сначала поднимались в гору в общей толпе, но потом начали свертывать в переулки. Свернул и Карапет со своими постояльцами в один из переулков, сказав:
– Сейчас мы увидим дервиши.
И точно. В конце переулка открылась полянка. Там и сям мелькали надгробные памятники, несколько кипарисов простирали свои ветви к небу, а под ними усаживались приехавшие на пароходе женщины с ребятами. Тут же была и больная женщина, которую привезли в экипаже. Посредине полянки был деревянный помост, а на помосте группировались молодые и старые турки в усах и бородах и с четками на кистях рук. Они-то и были дервиши, как сообщил Карапет, и принадлежали к согласию так называемых «Ревущих дервишей». Особыми костюмами дервиши не отличались от обыкновенных азиатских турок – куртки, шаровары, пояс, но вместо фесок имели на головах полотняные шапочки. Один из них, старик, впрочем, был в большой белой чалме и отличался длинной седой бородой.
– Это шейх от дервиши, – указал Карапет на старика в чалме, когда супруги расположились около помоста. – Шейх от Руфаи. Эти дервиши – Руфаи.
– А нас они не тронут? – с опасением спросила Карапета Глафира Семеновна. – Не начнут гнать, видя, что мы не мусульмане?
– Зачем они будут нас гнать, дюша мой, мадам? Мы им пять-шесть пиастры дадим, а они деньги
