— Да! — вспоминает Эбба. — Она словно чего-то боялась: говорила неуверенно и все время шепотом.
Малин ищет номер в «Желтых страницах».
Закрытый.
Он защищен, и до него не доберешься без формальностей, которые займут кучу времени.
Малин берет трубку, но никто не подходит, даже автоответчика нет.
Однако минуту спустя раздается звонок.
— Да, это Малин Форс.
— Это Даниэль. Есть что-нибудь новенькое для меня?
Малин охватывает злоба, но потом она становится на удивление спокойной, как будто хотела слышать его голос, и старается не обращать внимания на свои чувства.
— Нет.
— Как ты прокомментируешь обвинения в преследовании?
— Ты спятил, Даниэль?
— Меня не было несколько дней. Ты не хочешь спросить, где я пропадал?
— Нет.
Хочу спросить, хочу не хотеть спрашивать.
— Я был в Стокгольме, в «Экспрессен». Они предлагали мне работу. Но я поблагодарил и сказал «нет».
— Почему?
Вопрос вылетел сам собой.
— Так тебя это все-таки волнует? Никогда не делай того, чего все от тебя ждут, Малин. Никогда.
— Пока, Даниэль.
Она кладет трубку, но тут же раздается новый звонок. Даниэль? Нет.
На дисплее неизвестный номер. На другом конце провода молчание.
— Форс. С кем я говорю?
Вздохи, в которых чувствуется нерешительность. Может, страх. Наконец раздается женский голос, мягкий, но беспокойный, как будто сообщающий что-то запретное:
— Да…
Малин ждет.
— Мое имя Вивека Крафурд.
— Вивека, я…
— Я работаю психоаналитиком здесь, в Линчёпинге. Речь пойдет об одном из моих пациентов.
Малин инстинктивно хочет попросить женщину замолчать. Она ничего не желает знать об этом пациенте, так же как и женщина не желает о нем рассказывать.
— Я читала, — продолжает голос, — о том деле, которым вы сейчас занимаетесь, об убийстве Бенгта Андерссона.
— Вы сказали…
— Я думаю, что один из моих пациентов… я должна кое о чем вам рассказать.
— Что за пациент?
— Вы понимаете, этого я сказать не могу.
— Тем не менее нам стоит поговорить?
— Не уверена. Но приходите ко мне в кабинет сегодня к одиннадцати часам. Дроттнинггатан, дом три, напротив «Макдоналдса». Код подъезда девяносто четыре девяносто.
Вивека Крафурд кладет трубку.
Малин смотрит на монитор. Часы показывают 07.44. Еще три часа с четвертью.
Мартини, вино и коньяк. Она чувствует себя какой-то опухшей.
Поднявшись, Малин направляется к лестнице в спортзал.
Сколько я уже так иду?
Рассвело, но все-таки еще не день. Я бреду через поле, совершенно не представляя, где сейчас нахожусь.
Вся я — сплошная рана, но благодаря морозу не чувствую своего тела.
Я с трудом передвигаю ноги и не могла далеко уйти. За мной гонятся? Черный очнулся? Может, он близко?
И этот цвет, это черный едет в своем автомобиле? Это мотор темноты?
Выключите свет.
Он ослепляет меня. Подумайте о моих глазах. Может быть, это последнее, что у меня осталось.
«Глаза на дороге, — думает Юнни Аксельссон. — Глаза. Мне бы такие — доехал бы точно».
Прямо из леса.
Хорошо, что здесь открытое поле, но ветер и мороз затрудняют видимость, как будто дыхание земли, встречаясь с холодной атмосферой, превращается в пар.
Глаза.
Косуля.
Нет.
Но…
Но что же это, черт возьми?
Юнни Аксельссон снижает скорость, мигает фарами, чтобы отпугнуть выскочившую из кювета косулю. Но это не косуля, это, это…
Что это?
Человек? Голый человек? И, черт, черт возьми, как он выглядит…
И что он здесь делает? На равнине. Вот так. Утром.
Юнни Аксельссон проезжает мимо, останавливается и смотрит в зеркальце заднего вида. Это женщина. И она не обращает на машину никакого внимания, просто движется вперед.
«Подожди», — думает он.
Юнни торопится на работу, на склад «ИКЕА». Но женщину нельзя оставлять здесь. Это совершенно неправильно.
Он открывает дверцу. Тело еще помнит, каково там, снаружи, и поэтому он медлит, прежде чем броситься вдогонку за женщиной.
Он кладет руки ей на плечи. Она останавливается и оборачивается. Ее щеки. Они обгорели или отморожены? Есть ли у нее кожа на животе и как она вообще может идти своими ногами, черными, как виноград у него дома в саду?
Она смотрит куда-то мимо.
А потом прямо ему в глаза.
Она улыбается.
В ее глазах свет.
А потом падает ему на руки.
Двенадцатикилограммовые гантели упорно тянутся к полу, как ни пытается она поднять их.
Черт, какие тяжелые. Но нужно выдержать и повторить упражнение хотя бы десять раз.
Рядом Юхан Якобссон, он пришел сразу после Малин и сейчас подбадривает ее, будто желает, как и она, отогнать грустные мысли.
Юхану удалось вчера открыть последнюю папку из компьютера Рикарда Скуглёфа. Дома, когда дети уснули. В ней не оказалось ничего, кроме фотографий самого Рикарда Скуглёфа и Валькирии Карлссон в разных видах. Их тела были украшены узорами, напоминающими татуировку.
— Давай, Малин.
Она поднимает гантели, отжимается.
— Давай же, черт.
Но сил больше нет.
Она роняет их на пол.
Раздается глухой стук.
— Я немного побегаю, — говорит Малин Юхану.
Пот стекает у нее со лба. Последствий вчерашнего ужина как не бывало. Она делает шаг за шагом по беговой дорожке.
Малин смотрит в зеркало на себя, бегущую. Видит, какая она бледная, как струится по лицу пот и как раскраснелись щеки от напряжения.
Лицо тридцатитрехлетней женщины. И губы как будто полнее, чем обычно.
Кажется, за последние несколько лет ее лицо обрело наконец свою форму и кожа легла на скулах так, как надо. Все девчоночье, что было в ней раньше, пропало навсегда, исчезло без остатка за несколько последних напряженных недель. Она смотрит на часы на стене. 09.24.
Юхан только ушел.
Пора и ей под душ, а потом ехать к Вивеке Крафурд.
