Звонит внутренний телефон.
Малин бегом пересекает комнату и берет трубку.
Это Зак. Он взволнован.
— Звонили из отделения скорой помощи в больнице. Некто Юнни Аксельссон приехал с женщиной, которую нашел на равнине голой и искалеченной.
— Я сейчас буду.
— Она в тяжелом состоянии и, по словам врача, с которым я говорил, как будто шептала твое имя.
— Малин, женщина шептала твое имя.
69
Вивека Крафурд подождет.
Все подождут.
Кроме троих.
Бенгта Андерссона.
Марии Мюрвалль.
И теперь еще этой женщины, которую нашли примерно в таком же виде.
Жертва бежала из черных лесов в белые поля.
Так где же источник насилия?
Скорость — семьдесят километров в час, на сорок больше допустимой. Магнитофон молчит, слышится только нервное, раздражающее гудение мотора. Они едут окружным путем: на дороге ведутся работы, кажется, лопнула труба. Улица Юргордсгатан. Деревья на территории садоводческого товарищества ощетинились серыми ветками и искрятся на солнце. Ласареттсгатан и розовые многоэтажки постройки восьмидесятых.
Постмодернизм.
Малин читала серию статей об архитектуре города в «Корреспондентен». Это слово показалось ей смешным, но она поняла, что автор имел в виду.
Они сворачивают к зданию больницы. Желтые панели фасада административного корпуса выгорели на солнце, но деньги, выделяемые ландстингом,[55]нужны на другое.
Автомобиль сворачивает на островок безопасности. Малин и Зак знают, что так нельзя, что его следовало бы обогнуть, но именно сейчас на это нет времени.
И вот они у подъезда корпуса скорой помощи. Тормозят, поворачивая на кольцо. Паркуются и бегут в приемный покой.
Их встречает медсестра — низенькая, коренастая женщина с близко посаженными глазами и острым носом.
— Доктор хочет встретиться с вами, — говорит она, ведя их по коридору мимо пустых больничных палат.
— Что за доктор? — спрашивает Зак.
— Доктор Стенвинкель, хирург, который будет ее оперировать.
«Хассе», — думает Малин.
Первое, что она чувствует, — нежелание встречаться с отцом Маркуса на службе. Но потом понимает, что теперь это не важно.
— Я знаю его, — шепчет она Заку, следуя вместе с ним за медсестрой.
— Кого?
— Врача. Так что будь готов. Это отец приятеля Туве.
— Все в порядке.
Медсестра останавливается перед закрытой дверью.
— Вы можете войти. Стучаться не надо.
Сегодня Ханс Стенвинкель совсем не похож на себя вчерашнего. Куда подевались его легкость и общительность? Он сидит перед ними, одетый во все зеленое, строгий, серьезный и собранный. Он весь — профессионализм и компетентность.
Сухо здоровается с Малин, хотя и называет ее по имени. «Да, мы друг друга знаем, но нам предстоит важная работа» — таков подтекст его приветствия.
Зак ерзает на стуле. Очевидно, вид этого помещения производит на него впечатление. Какое достоинство придает человек в зеленом этим стенам с белыми ткаными обоями, книжным полкам из дубовой фанеры, простому письменному столу с потертой поверхностью.
«Вот так оно было раньше, — думает Малин, — когда люди испытывали к врачу особое уважение. А потом Интернет сделал всех экспертами по всем недугам».
— Она только что поступила, — говорит Хассе. — В сознании, но ей надо скорее дать наркоз, тогда мы сможем посмотреть ее раны. Потребуется пересадка кожи. Здесь такое возможно. Мы лучшее ожоговое отделение в стране.
— А обморожения? — спрашивает Зак.
— Да, и обморожения. Но с медицинской точки зрения это почти одно и то же. Она не могла попасть в лучшие руки, чем наши, поверьте.
— Кто она?
— Этого мы не знаем. Но она говорит, что хочет видеть вас, Малин, значит, вы, наверное, знаете, кто она.
Малин кивает.
— Тогда мне лучше с ней увидеться. Если можно. Мы должны узнать, кто это.
— Я думаю, она выдержит короткий разговор.
— У нее сильные повреждения?
— Да, — отвечает Ханс. — Совершенно точно, она не могла изувечить себя так сама. Она потеряла много крови. Мы сделаем переливание. У нее адреналиновый шок. Ожоги, обморожения, колотые, резаные раны, насколько я успел разглядеть, дробления, сильные повреждения во влагалище. Это чудо, что она не потеряла сознание и кто-то вовремя ее нашел. Остается вопрос, что за монстр разгуливает по равнине?
— Как долго она находилась на морозе?
— Как минимум всю ночь. Обморожения тяжелые. Но думаю, нам удастся спасти большую часть пальцев на руках и ногах.
— Повреждения задокументированы?
— Да, все так, как вам нужно.
По голосу Ханса чувствуется, что он делал это и раньше. С Марией Мюрвалль?
— Хорошо, — говорит Зак.
— А что за мужчина ее привез?
— Он оставил свой телефон. Работает в «ИКЕА». Мы хотели задержать его, но он сказал: «Дух Ингвара не любит, когда опаздывают». Мы не могли помешать ему уйти.
Ханс смотрит Малин в глаза.
— Предупреждаю вас: она выглядит, будто прошла через чистилище. Это страшно. Надо иметь невероятную силу воли, чтобы пережить то, что пережила она.
— В человеке просыпается нечеловеческая воля, когда ему нужно выжить, — говорит Зак.
— Не всегда, не всегда, — возражает Ханс, голос его звучит задумчиво и печально.
Малин кивает, как бы в подтверждение: она знает, что он имеет в виду. «Но знаю ли я?» — спрашивает она себя.
«Кто она?» Малин открывает дверь в палату, Зак остается ждать снаружи.
Единственная кровать у стены. Слабый свет, пробивающийся сквозь жалюзи, тонкими полосками ложится на серо-коричневый пол. Осциллограф мигает беззвучно и ритмично. На его дисплее два маленьких огонька, словно барсучьи глаза, глядящие из темноты. Капельницы с кровью и физраствором, трубка катетера. И фигура под тонким желтым покрывалом. Голова покоится на подушке.
Кто это?
Щека скрыта под слоем бинтов.
Но кто она?
Малин осторожно приближается, и фигура на постели издает стон, поворачивая к ней голову. Малин кажется, что в просвете между бинтами мелькает улыбка.
Руки, завернутые в марлю.
