хозяин?
Харрис отставила на тумбочку кружку. Эосфор приподнял веки, посмотрел на неё – девушка откинула одеяло с пледом – плед был с его кресла, он укрыл им Хлою, когда понял, что её морозит, – и, похоже, собралась вставать. Лукас машинально подвинулся вперёд, желая ей помочь – в горле снова застрял уже привычный болезненный комок. У него бы не получилось поднять её, сидя в коляске. И Харрис это тоже поняла – он быстро отвёл глаза, не желая увидеть в её взгляде жалость. Это бы его точно добило, ему и без того хватало уязвлённой гордости. Сочувствие в глазах девушки, которую он мечтал спасти – это слишком.
Хлоя попыталась встать самостоятельно. Не получилось – её качнуло, она опустилась обратно на кровать, и Эосфор едва успел ухватить её за руки, чтобы она не ударилась головой о стену или подоконник. Харрис закусила губу, принимая помощь, подвинулась к самому краю. Лукас наклонился к ней, будто собирался обнять.
– Лучше опереться на плечо, – сказал он, находя ладонью собственную точку опоры на кровати. Девушка его послушала – приняла помощь, опираясь на его левое плечо, сама оттолкнулась от постели. Встала – и её снова повело, она почти испуганно уцепилась за подлокотник его кресла, соскользнула, и попала рукой на колено Лукаса. Падения удалось избежать, Хлоя всё-таки сохранила равновесие.
– Извини, – пробормотала она, отпуская его ногу. Эосфор быстро опустил голову, когда девушка попыталась заглянуть ему в лицо, чтобы поблагодарить за помощь. Секунду Харрис соображала – а потом до неё вдруг дошло. Лукас даже не вздрогнул, когда она крепко схватила его за колено. Он…
О, Боже.
Хлоя снова опустила руку на то же место. Эосфор смотрел куда-то в сторону, стараясь сделать лицо невыразительным, бесчувственным – но в его глазах она могла увидеть всё, что ей нужно было знать. Он не чувствовал ног – снова, совсем.
Харрис судорожно вздохнула, когда поняла, почему это было так. Всё просто: молоко и правда предназначалось не ей. Она выпила из кружки Лукаса – подписанной кружки Лукаса. Годфри послал младшего сына отнести им сладости, чтобы притупить горьковатый привкус напитка. Не мучай Хлою жажда – она ни за что не перепутала бы их стаканы. Это была простая психология: подписанные, именные вещи казались особенными, само собой разумелось, что они принадлежали конкретному человеку. Харрис даже не подумала о том, чтобы выпить его молоко, пока Эосфор не предложил это сам – а, может быть, если бы его кружка не была подписана, эта идея у неё бы возникла. Её, можно сказать, защитили. И не только её – это было сделано ещё и для того, чтобы Рику не пришлось совать отравленный стакан в руки брату.
В этом полубессознательном состоянии она смогла понять, что её отравили. Сумела додуматься, чем именно. И лишь до логичного вывода не добралась – для чего это было сделано. А сделано это было для того, чтобы кто-то мог спокойно ввести Лукасу очередную дозу препарата, что парализовал его ниже пояса.
И, если всё снотворное досталось ей…
– Самаэль… – Хлоя крепко сжала руки Эосфора, почти заставляя его смотреть на себя. Он подчинился – посмотрел ей в глаза, и Харрис поняла, что была права. Лукас всё теперь знал. Он чувствовал этот укол, он выдержал его ради неё, и после этого ещё отправился в эту комнату, чтобы помочь. И не спрашивал, почему она не сказала ему правду раньше – видимо, всё понял сам. Не обиделся – понял. – Самаэль, Боже мой… – Харрис бросила взгляд на его ноги, не прикрытые пледом, такие уязвимые сейчас – словно ради неё Эосфор содрал с раны бинты. Услышала его вздох, хриплый, затруднённый – ему было больно. Он затолкал эту боль подальше, пока понимал, что был нужен ей, но теперь, когда она вновь стала лидером в их дуэте, словно получил разрешение пережить всю эту личную трагедию.
Хлоя не нашла слов, чтобы хоть как-то поддержать его. Эту боль нельзя было облегчить никакими словами – даже если бы Годфри сам лично вошёл бы сюда, пал ниц и молил бы сына о прощении, обещая отправиться в тюрьму до конца своей жизни. Это была открытая рана в душе, и она вряд ли когда-нибудь затянется окончательно. Вряд ли Лукас сможет открыться с ней людям, если выберется отсюда.
Нет, когда выберется отсюда. Нельзя хоронить его даже в своих мыслях – это покончило бы со всеми её надеждами спастись вместе с ним.
Кстати, по поводу надежд…
Харрис осторожно обняла своего подопечного. Тот впервые не ответил тем же – лишь опустил голову ей на плечо, едва дыша, видимо, чтобы сдержать чувства. Им обоим нужно было личное пространство – Хлоя понимала, что сейчас не сможет сказать ничего, чтобы помочь ему. Эосфору было нужно перегореть в своём страдании, пережить его пик в одиночестве – когда он будет готов заговорить, он заговорит. Обязательно. Она в это верила.
Девушка выждала с полминуты, пока у неё вновь не закружилась голова, и только потом медленно отстранилась от Лукаса. Он опустил чуть приподнятые руки, всем своим видом показывая, что отпускает её, подчиняется, снова позволяет вести. Она не могла сдаться сейчас – но, честно говоря, Харрис была на грани. Девушка и сама вряд ли бы справилась с тяжёлой беседой – что же, им нужно было отдохнуть друг от друга.
Хлоя нащупала в кармане домашних штанов свой телефон, который всегда старалась держать при себе. Вздохнула с облегчением, когда поняла, что он был именно там, где она обычно его оставляла – именно тот карман, именно так перевёрнут. Если даже её кто-то и видел, кроме Лукаса и Джорджины, до её мобильника этому человеку добраться не удалось.
– Я отойду в ванную, – едва сохраняя спокойствие в голосе, сказала Харрис, – и потом принесу тебе поесть. Или спустимся вниз, – не дожидаясь ответа, она быстро направилась к двери. Может быть, Эосфор кивнул ей – Хлоя не заметила. Сейчас ей просто было нужно уйти от него подальше.
И ото всех, кто ещё был в этом доме, тоже.
Когда за ней закрылась дверь ванной комнаты, Харрис прислонилась к ней спиной и немедленно закрыла рот руками. С трудом сдержала громкий всхлип. Вчера она подумала о своём ритуале плача – и не успела устроить себе разрядку. Всё, что на неё навалилось, теперь было придавлено сверху ещё и событиями прошлого вечера. Хлое казалось, у неё на груди что-то тяжёлое, что она никак не может спихнуть.
