Вот так на обеде у господина Хайдера, скромного учителя математики в школе для девочек в Хазрат-Саиде, оказались пятеро нежданных гостей. Мы приехали в темноте и съели одну из его последних кур, которая, естественно, тоже не ожидала гостей. Мы просидели до полуночи – бородатые лица, освещенные фонарями, мальчишки, сидящие на корточках в углу, глаза, блестящие от любопытства. Да, их тревожила возможность боев этим летом, и да, они будут сражаться. Шахта жизненно важна для экономики. «Это узкая долина», – объяснял господин Хайдер. И когда нет «голубого потока», все беднеют. Сами они ляписом не пользовались: камень даже не входил в состав приданого у местных жителей. То же самое происходит во всем мире: когда мы упоминаем нечто особо ценное для нас, мы склонны выискивать нечто экзотическое. Мы редко выбираем вещь, какой бы необычной она ни была, которую можно привезти на осле всего за день.
В тот вечер мы много шутили насчет автомобильной оси – что, если нам придется бросить машину? Про себя я подумала, что это будет весело: я была разочарована, узнав, что в течение последних пяти лет в Сар-и-Санг можно было запросто доехать на внедорожнике. Мне не хотелось, чтобы мое паломничество было таким легким, как обещал Мервин. На следующее утро, посетив школу для девочек, – никаких скамеек, мало книг, яркие лица, выглядывающие из незастекленных окон, – мы величественно помахали всем на прощание, и моя мечта стала реальностью. Джип сдался со взрывом горящей пыли. Деревенские мужчины попытались затолкать его на холм, но безуспешно. «У этих голодных людей нет сил», – сочувственно сказал Абдулла.
Час спустя в сопровождении двух погонщиков ослов – мужчины и мальчика в рваных рубашках и рваных пластиковых ботинках – мы вышли из города. В моей сумке лежала ксерокопия главы, написанной путешественником по имени Джон Вуд, который совершил аналогичное путешествие в 1851 году. Вуд тоже провел ночь в Хазрат-Саиде и посетил могилу бадахшанского святого и поэта Шах Нассура Кисрова. В его стихах Вуда интересовало, как и меня через сто пятьдесят лет, содержимое двух строк, где тот советовал: «Если не хочешь погибнуть, избегай узкой долины Корана».
Сначала дорога была еще достаточно широкой – мы шли под солнцем вдоль автомобильной колеи и пили воду с гор. Во времена Вуда местные крестьяне жаловались, что на их земле не растет пшеница. Они полагали, что святой «спрятал от них пшеничный хлеб, чтобы им легче было держать в узде свои страсти». Похоже, в 2001 году святой превзошел сам себя: на тех сельскохозяйственных угодьях, которые полагались на дождь, вообще ничего не выросло. Из некоторых деревень сообщали, что в это время года от голода умирало до восьмидесяти детей: для них долина Корана действительно означала гибель. Вершины в этом районе были похожи на детские рисунки гор, или даже еще проще – они напоминали каракули на бумаге, которые получаются, когда проверяют, работает ли ручка; над горизонтом посверкивали невозможные зубья скал. Обычно при виде подобных гор я с болью представляла, что по ту сторону стоят уютные дома, растут абрикосы, а люди живут долго. Но на этот раз я поняла, что нахожусь на той стороне, на которой хотела быть, и через несколько часов, если на то будет воля Аллаха, я увижу шахту, о которой мечтала.
Глядя на эту сложную геологию, мы задавались вопросом – как, возможно, кто-то еще задавался вопросом о древней шахте, – каким образом люди обнаружили ее сокровища? Там, на этих серых известняковых склонах, земледельцы бронзового века жили простой жизнью – охотились на дичь, пасли животных, тревожились из-за снега зимой и засухи летом. А потом вдруг они начали обмениваться небесно-голубыми камнями с людьми, жившими за тысячи километров от этого места, в Египте. Но как впервые нашли лазурит в глубине этих скал?
К полудню жара стала невыносимой: по настоянию Абдуллы я вскарабкалась на осла, и он рысью пробежал пару перевалов. На осле ехать было удобнее, чем я представляла, и в какой-то момент, клянусь, я даже задремала на пути к лазурному камню под лазурным небом.
Цвет неба
Британский ученый XIX века Джон Тиндалл утверждал, что, бродя по горам, он делал все возможное, чтобы понять природу света и красок. Он часто проводил отпуск в Альпах. Тиндалл рассказывал, что это место, где его ум становился особенно ясным, а в солнечные дни само небо становилось достаточно ясным для того, чтобы можно было думать обо всем, что с ним связано. Он был педагогом – и одним из лучших. Он был способен стоять перед аудиторией в Королевской горной школе и учить людей, как использовать воображение для того, чтобы постичь науку. Чтобы объяснить цвет неба, он использовал образ моря.
«Думай об океане, – говорил он, – думай о волнах, разбивающихся о берег. Если бы они наткнулись на огромный утес, то это бы остановило все волны; если бы они наткнулись на небольшую скалу, то пострадали бы только небольшие волны, в то время как галька изменила бы направление только самых крошечных волн, омывающих берег. Вот что происходит с солнечным светом. Проходя через атмосферу, волны самой большой длины – красные – обычно остаются неизменными, и только самые короткие – синие и фиолетовые – рассеиваются в небе крошечными, похожими на гальку молекулами, из-за чего человеческий глаз воспринимает небо как окрашенное в синий цвет».
Тиндалл считал, что синие и фиолетовые лучи рассеиваются частицами пыли; лишь позже Эйнштейн доказал, что даже молекулы кислорода и водорода достаточно велики, чтобы рассеять голубые лучи и оставить остальные неизменными; но обе теории приводят к одному и тому же. А на закате, когда воздух загрязнен молекулами пыли, или над морем, где в воздухе реет множество частиц соли, которые действуют как «камни», а не как «галька», рассеивая световые волны различной длины, небо может казаться оранжевым или даже красным. Когда в результате извержения вулкана Пинатубо на Филиппинах в 1991 году в небо устремились струи вулканической пыли, ставшие причиной гибели трехсот человек, закаты по всей Южной Азии были багровыми. Помню, как я улыбалась, не зная причины происходящего, – настолько это было красиво.
Потеря обуви
Поднявшись на невысокий гребень, мы увидели стоящий красный джип: он сломался. Человек, оставленный охранять машину, сказал, что это машина короля Мунджона. Я сфотографировала его, уныло стоящего у двери с прикрепленным на ней лозунгом: «ни одна машина не удовлетворяет меня, кроме этой», и мы спустились к «сераю» – одноэтажной гостинице, затерянной в этой глуши. Внутри обнаружился молодой король в шоколадном шавар-камизе, такой загадочный. Он унаследовал титул от своего покойного отца всего пять лет назад и изо всех сил старался быть хорошим и харизматичным лидером для своей исмаилитской паствы – шиитских мусульман, затерянных в стране постоянно крепнущего суннитского талибана. Машину должны были починить через день или два, а пока ему пришлось задержаться вместе с семьей его тети в этом захолустном ресторане. Крошечное окошко в стене со скрипом отворилось, и женская рука, темная, украшенная тремя кольцами, выставила нашу вареную козлятину с рисом. Погонщик осла оптимистично похлопал себя по животу и обрадовался, увидев, что мы заказали еду для него и для его мальчика. Мы сумели съесть лишь малую часть того, что нам подали, а они съели всю свою порцию, а потом и остатки нашей.
