спросило моего мнения, я бы посоветовал закупить зерно и бобы, еду для бедных, и продавать ее по более низкой цене. Но они не спросили, и я напишу свое мнение их кровью.
— Кальде, с нами говорила богиня, — неожиданно сказал трупер.
Капитан погладил тонкие усики.
— Так и есть, мой кальде. Нас удостоили этой чести в вашем мантейоне, в котором опять говорят боги.
Шелк поставил повязку на щиколотку.
— Один из вас понял ее?
— Мы все, мой кальде. Не так, как я понимаю вас, и не так, как вы сами, без всякого сомнения, понимаете ее. Тем не менее, она абсолютно ясно сказала нам, что полученные нами приказы — богохульство, что вы — неприкосновенный священный человек. По милости богини в это время в мантейон вернулся ваш аколит. Он сможет передать вам это послание ее собственными словами. Суть в том, что бессмертные боги, недовольные нашим несчастливым городом, решили сделать вас кальде, и те, кто сопротивляется вам, должны быть убиты. Мои собственные люди…
Как по сигналу раздался стук в дверь; трупер открыл ее и впустил своего товарища.
— Эти люди, мой кальде, — продолжал капитан, — готовы были убить меня, если бы я потребовал от них выполнения наших приказов. Но, будьте уверены, я не собираюсь их выполнять.
Шелк молча выслушал его. Потом, когда капитан закончил, он натянул красную тунику.
Трупер, который только что вошел, посмотрел на капитана; тот кивнул.
— Все видят, — сказал трупер, — что происходит что-то плохое. Пас забрал свои дожди, и осталась только жара. Хлеб гибнет на корню. У моего отца был большой хороший пруд, но нам пришлось осушить его, чтобы поливать зерно. Он простоял сухим все лето, и отец будет счастлив, если удастся собрать десять центнеров.
Капитан кивнул в сторону трупера, как если бы хотел сказать: «смотрите, с какими трудностями я должен справляться».
— Говорят, мой кальде, что надо выкопать каналы, ведущие от озера, но на это потребуются годы. Между тем небеса против нас, и все мантейоны в городе молчат уже долгие годы, за исключением вашего. Задолго до того, как богиня сказала об этом, стало ясно, что боги недовольны нами. И многие из нас чувствуют, почему. Знаете ли вы, мой кальде, что простые люди всего города пишут мелом на стенах «Шелка в кальде»?
Шелк кивнул.
— Сегодня ночью я и мои люди сами немного поработали мелом. Мы написали: «Шелк — кальде».
Журавль сухо хихикнул:
— Они имели в виду именно это, капитан? «Шелка убьют, если поймают».
— Тогда будьте нам благодарны, что этого не произошло, доктор.
— Я благодарен, и могу это вам сказать. — Журавль отбросил пропитанную потом простыню. — Но благодарность не вытащит кальде из Хузгадо. Вы можете предложить место, где мы можем спрятаться, пока все это происходит?
— Я не собираюсь прятаться, — сказал ему Шелк. — Я возвращаюсь в мой мантейон.
Бровь Журавля взлетела вверх, и капитан недоуменно уставился на Шелка.
— Во-первых, я хочу посоветоваться с богами. Во-вторых, я хочу рассказать всем, что уж если мы должны свергнуть Аюнтамьенто, то следует делать это мирными способами.
Капитан встал:
— Но вы согласны, мой кальде, что его следует свергнуть, не правда ли? Мирно, если это можно сделать мирно, или силой, если потребуется?
Шелк заколебался.
— Вспомни Улара, — прошептал Журавль.
— Хорошо, — наконец сказал Шелк. — Новые советники должны заменить нынешних в Аюнтамьенто, но пусть это произойдет без кровопролития, если возможно. Вы трое сказали, что готовы сражаться за меня. Готовы ли вы проводить меня в мантейон? Если появится кто-нибудь, кто захочет арестовать меня, вы скажете им, что я уже арестован, как вы собирались сказать здесь. И еще вы можете сказать, что везете меня в мантейон, чтобы я собрал вещи. Такое вежливое обращение с авгуром не покажется неуместным, верно?
— Это будет очень опасно, мой кальде, — мрачно сказал капитан.
— Опасно все, что мы будем делать, капитан. Как ты, доктор?
— Я уже сбрил бороду, а ты собираешься вернуться в четверть, где тебя знает каждая собака.
— Можешь начинать отращивать новую, с сегодняшнего дня.
— Как я могу отказаться? — усмехнулся Журавль. — Тебе не удастся избавиться от меня, кальде. Ты не можешь стряхнуть меня с твоих ботинок.
— Я надеялся, ты скажешь что-то в этом роде. Капитан, вы искали меня всю ночь? Так мне показалось.
— С того мгновения, как богиня удостоила нас посещения, мой кальде. Сначала в городе, а потом здесь, потому что ваш аколит сказал, что вы поехали сюда.
— Значит, вы все трое должны поесть до отъезда, да и мы с доктором. Можете послать одного из своих рядовых, чтобы он разбудил трактирщика? Скажите ему, что мы заплатим за все, но мы должны поесть и уйти как можно быстрее.
Взгляд на одного из труперов заставил того пулей вылететь за дверь.
— У вас есть поплавок? — спросил Журавль.
Капитан помрачнел:
— Только лошади. Надо быть полковником, по меньшей мере, чтобы получить право на поплавок. Но, быть может, мне удастся раздобыть поплавок для вас, мой кальде. Я могу попытаться.
— Не будьте смешным. Поплавок для пленника! Я пойду перед вашим конем со связанными руками. Так вы поступаете в таких случаях?
Капитан неохотно кивнул:
— Но…
— Он же хромает! — вмешался Журавль, брызгая слюной. — У него сломана щиколотка. Он не в состоянии дойти отсюда до Вайрона.
— Здесь есть пост гвардии, мой кальде. Я могу там достать еще одну лошадь.
— Ослов, — сказал Шелк, вспомнив поездку с Гагаркой на виллу Крови. — Наверняка здесь можно нанять ослов, и я могу попросить Рога или любого другого мальчика привести их обратно. Мне кажется, что авгура и человека в возрасте доктора вполне возможно везти на ослах.
* * *
Первые серые лучи тенеподъема наполнили улицы Лимны еще до того, как они были готовы уехать. Шелк, шепча утреннюю молитву Высочайшему Гиераксу, сел на юного белого осла, которого держал один из труперов, и заложил руки за спину, чтобы второй связал их.
— Я завяжу совсем не туго, кальде, — извиняющимся тоном сказал рядовой. — Петля не будет вам давить, и вы в любое мгновение сможете сбросить ее.
Шелк кивнул, не прерывая молитву. Казалось странным молиться в красной тунике, хотя он часто молился в цветной одежде перед тем, как поступил в схолу. Дома он переоденется, сказал он себе; наденет чистую тунику и лучшую сутану. Он был не самым лучшим оратором (по собственному мнению), и его бы засмеяли, если бы он не одевался, как подобает авгуру.
Придет много народа, конечно. Так много, сколько он и три сивиллы —
