Печально стояла старая няня, и слезами налились ее глубокиеморщины; тяжкий камень лежал на сердце у верных хлопцев, глядевших на своюпани. Уже совсем ослабела она и лениво топала ногами на одном месте, думая, чтотанцует горлицу. "А у меня монисто есть, парубки! — сказала она, наконецостановившись, — а у вас нет!.. Где муж мой? — вскричала она вдруг, выхвативиз-за пояса турецкий кинжал. — О! это не такой нож, какой нужно. — При этом ислезы и тоска показались у ней на лице. — У отца моего далеко сердце; он недостанет до него. У него сердце из железа выковано. Ему выковала одна ведьма напекельном огне. Что ж нейдет отец мой? разве он не знает, что пора заколотьего? Видно, он хочет, чтоб я сама пришла... — И, не докончив, чудно засмеялася.— Мне пришла на ум забавная история: я вспомнила, как погребали моего мужа.Ведь его живого погребли... какой смех забирал меня!.. Слушайте,слушайте!" И вместо слов начала она петь песню:
Бiжить возок кривавенький;
У тiм возку козак лежить,
Пострiляний, порубаний.
В правiй ручцi дротик держить,
З того дроту крiвця бежить;
Бiжить река кривавая.
Над рiчкою явор стоiть,
Над явором ворон кряче.
За козаком мати плаче.
Не плачь, мати, не журися!
Бо вже твiй сын оженився,
Та взяв женку паняночку,
В чистом полi земляночку,
I без дверець, без оконець.
Та вже пiснi вийшов конець.
Танцiвала рыба з раком...
А хто мене не полюбить, трясця его матерь!
Так перемешивались у ней все песни. Уже день и два живет онав своей хате и не хочет слышать о Киеве, и не молится, и бежит от людей, и сутра до позднего вечера бродит по темным дубравам. Острые сучья царапают белоелицо и плеча; ветер треплет расплетенные косы; давние листья шумят под ногамиее — ни на что не глядит она. В час, когда вечерняя заря тухнет, еще неявляются звезды, не горит месяц, а уже страшно ходить в лесу: по деревьямцарапаются и хватаются за сучья некрещеные дети, рыдают, хохочут, катятсяклубом по дорогам и в широкой крапиве; из днепровских волн выбегают вереницамипогубившие свои души девы; волосы льются с зеленой головы на плечи, вода, звучножурча, бежит с длинных волос на землю, и дева светится сквозь воду, как будтобы сквозь стеклянную рубашку; уста чудно усмехаются, щеки пылают, очивыманивают душу... она сгорела бы от любви, она зацеловала бы... Беги, крещеныйчеловек! уста ее — лед, постель — холодная вода; она защекочет тебя и утащит вреку. Катерина не глядит ни на кого, не боится, безумная, русалок, бегаетпоздно с ножом своим и ищет отца.
С ранним утром приехал какой-то гость, статный собою, вкрасном жупане, и осведомляется о пане Даниле; слышит все, утирает рукавомзаплаканные очи и пожимает плечами. Он-де воевал вместе с покойным Бурульбашем;вместе рубились они с крымцами и турками; ждал ли он, чтобы такой конец былпана Данила. Рассказывает еще гость о многом другом и хочет видеть паниКатерину.
Катерина сначала не слушала ничего, что говорил гость;напоследок стала, как разумная, вслушиваться в его речи. Он повел про то, какони жили вместе с Данилом, будто брат с братом; как укрылись раз под греблею открымцев... Катерина все слушала и не спускала с него очей.
"Она отойдет! — думали хлопцы, глядя на нее. — Этотгость вылечит ее! Она уже слушает, как разумная!"
Гость начал рассказывать между тем, как пан Данило, в часоткровенной беседы, сказал ему: "Гляди, брат Копрян: когда волею божией небудет меня на свете, возьми к себе жену, и пусть будет она твоею женою..."
Страшно вонзила в него очи Катерина. "А! — вскрикнулаона, — это он! это отец!" — и кинулась на него с ножом.
Долго боролся тот, стараясь вырвать у нее нож. Наконецвырвал, замахнулся — и совершилось страшное дело: отец убил безумную дочь свою.
Изумившиеся козаки кинулись было на него; но колдун ужеуспел вскочить на коня и пропал из виду.
XIV
За Киевом показалось неслыханное чудо. Все паны и гетьманысобирались дивиться сему чуду: вдруг стало видимо далеко во все концы света.Вдали засинел Лиман, за Лиманом разливалось Черное море. Бывалые люди узнали иКрым, горою подымавшийся из моря, и болотный Сиваш. По левую руку видна былаземля Галичская.
- А то что такое? — допрашивал собравшийся народ старыхлюдей, указывая на далеко мерещившиеся на небе и больше похожие на облака серыеи белые верхи.
- То Карпатские горы! — говорили старые люди, — меж нимиесть такие, с которых век не сходит снег, а тучи пристают и ночуют там.
Тут показалось новое диво: облака слетели с самкой высокойгоры, и на вершине ее показался во всей рыцарской сбруе человек на коне, сзакрытыми очами, и так виден, как бы стоял вблизи.
Тут, меж дивившимся со страхом народом, один вскочил на коняи, диво озираясь по сторонам, как будто ища очами, не гонится ли кто за ним,торопливо, во всю мочь, погнал коня своего. То был колдун. Чего же такперепугался он? Со страхом вглядевшись в чудного рыцаря, узнал он на нем то жесамое лицо, которое, незваное, показалось ему, когда он ворожил. Сам не мог онразуметь, отчего в нем все смутилось при таком виде, и, робко озираясь, мчалсяон на коне, покамест не застигнул его вечер и не проглянули звезды. Тутповоротил он домой, может быть, допросить нечистую силу, что значит такое диво.Уже он хотел перескочить с конем через узкую реку, выступившую рукавом сегедидороги, как вдруг конь на всем скаку остановился, заворотил к нему морду и —чудо, засмеялся! белые зубы страшно блеснули двумя рядами во мраке. Дыбомподнялись волоса на голове колдуна. Дико закричал он и заплакал, какисступленный, и погнал коня прямо к Киеву. Ему чудилось, что все со всех сторонбежало ловить его: деревья, обступивши темным лесом и как будто живые, киваячерными бородами и вытягивая длинные ветви, силились задушить его; звезды,казалось, бежали впереди перед ним, указывая всем на грешника; сама дорога,чудилось, мчалась по следам его. Отчаянный колдун летел в Киев к святым местам.
XV
Одиноко сидел в своей пещере перед лампадою схимник и несводил очей с святой книги. Уже много лет, как он затворился в своей пещере.Уже сделал себе и дощатый гроб, в который ложился спать вместо постели. Закрылсвятой старец свою книгу и стал молиться... Вдруг вбежал человек чудного,страшного вида. Изумился святой схимник в первый раз и отступил, увидев такогочеловека. Весь дрожал он, как осиновый лист; очи дико косились; страшный огоньпугливо сыпался из очей; дрожь наводило на душу уродливое его лицо.
- Отец, молись! молись! — закричал он отчаянно, — молись опогибшей душе! — и грянулся на землю.
