возвращения.
— Он же вернется, правда, Судзуки? — снова и снова спрашивала Тёо-Тёо.
За прошедшие два дня она тысячу раз задала тот же вопрос Пинкертону, и он всегда отвечал без колебаний:
— Конечно же, я вернусь, Тёо-Тёо, моя прекрасная бабочка, вернусь, как только смогу, и надеюсь, еще до рождения ребенка.
Последние две ночи Тёо-Тёо лежала в объятиях мужа, слушая его успокаивающие заверения и рассказы об их совместном будущем после его возвращения из Америки, и в тот день, когда они с Судзуки провожали Пинкертона в порту, она и тени сомнения не испытывала, что он вернется через два месяца, как обещал.
Хоть Тёо-Тёо и пыталась делать вид, что все в порядке, она едва не лишилась чувств, когда увидела, как ее муж и отец ее нерожденного ребенка поднимается по трапу огромного пассажирского лайнера, увозившего его от нее.
Хорошо еще, что с ними был Шарплесс — он был добр к Тёо-Тёо и поддержал ее под руки, когда она разрыдалась, глядя, как корабль медленно отплывает от причала и машущая фигура Пинкертона растворяется на горизонте.
— Он сказал, что вернется, правда, Шарплесс-сан? — всхлипывала Тёо-Тёо, когда Судзуки с Шарплессом повели ее из порта домой.
Шарплесс некоторое время молчал, но потом ответил утвердительно, только чтобы успокоить беременную девушку, близкую к истерике, хотя и знал, что Пинкертон не вернется — ведь он плыл в Америку, чтобы жениться.
— Пожалуйста, обращайтесь ко мне, если вам понадобится какая-нибудь помощь с Тёо-Тёо-сан, — сказал он на прощание Судзуки.
Шарплесс был добрым и богобоязненным человеком и стыдился, что его соотечественник причинил столько горя невинной девушке, а он позволил этому случиться.
После полного треволнений дня Тёо-Тёо чувствовала себя измотанной. Судзуки искупала ее в теплой ароматической ванне и помогла улечься на футон, которым она давно не пользовалась, потому что Пинкертон настаивал, чтобы они спали на кровати.
Но той ночью случилось и нечто прекрасное. Впервые за долгое время ребенок шевельнулся в ней, будто пытаясь утешить и сказать, что она не одна и поэтому ей не нужно плакать.
И Тёо-Тёо заснула, успокоенная присутствием растущей и шевелящейся в ней жизни, ощущением того, что она действительно не одинока.
ГЛАВА 8
Первые недели после отбытия Пинкертона из Нагасаки прошли в слезах и волнениях. Иногда Тёо-Тёо просыпалась по ночам в рыданиях, и Судзуки приходилось укачивать ее, снова и снова напоминая, что она должна оставаться сильной ради ребенка, который вот-вот родится на свет.
Чтобы заглушить боль и одиночество, Тёо-Тёо с головой погрузилась в занятия английским, которые не бросила во время беременности, и доброта американской учительницы обычно снимала тяжесть с ее сердца.
— Я хочу удивить Пинкертона-сан тем, насколько лучше стал мой английский, когда он через месяц вернется из Америки, — с энтузиазмом сообщила она Шарплессу.
Из чувства долга и искренне сопереживая двум оставшимся в одиночестве женщинам, американский дипломат частенько наведывался проверить, все ли хорошо у Тёо-Тёо и как протекает ее беременность, хотя и чувствовал неловкость от непрестанных расспросов, не получал ли он новостей о Пинкертоне.
Пинкертон оставил ему довольно приличную сумму денег, чтобы он периодически давал Тёо-Тёо на жизнь, а аренда дома была оплачена на год вперед.
Иногда Шарплесс приносил Тёо-Тёо письма от Пинкертона, в которых тот писал, что она должна беречь себя и ребенка, что у него в Америке все хорошо и ей не о чем беспокоиться. К облегчению Шарплесса, вести от мужа каждый раз приводили Тёо-Тёо в полный восторг, и она не замечала, что Пинкертон ничего не сообщает о том, когда вернется, хотя прошло уже больше месяца.
Почти половину второго месяца от Пинкертона не поступало никаких вестей, и Тёо-Тёо занервничала: разве он не сказал, что вернется в Нагасаки еще до рождения ребенка?
— Мужа нет почти два месяца, а ребенок уже на подходе, — со слезами говорила она Судзуки, и ее нисколько не утешило, что тем утром Шарплесс передал ей бумагу, в которой значилось, что Пинкертон приобрел дом на ее имя. К бумаге прилагалась короткая записка, в которой говорилось лишь: «Поздравляю, теперь ты домовладелица!»
— Может быть, его задержали дела в Америке, и он не смог отплыть в Нагасаки? — предположила Судзуки. — Не забывайте, он сказал только, что постарается вернуться через месяц, но не говорил, что у него это обязательно получится. Пожалуйста, не переживайте, Тёо-Тёо-сан, это вредно для ребенка. Уверена, Пинкертон-сан скоро вернется! Зачем ему покупать дом, если он не собирается вернуться в Нагасаки и жить в нем с вами?
Но, несмотря на заверения Судзуки, прошел еще месяц, а о возвращении Пинкертона в Нагасаки по-прежнему не было и речи. На таком сроке беременности Тёо-Тёо больше не могла ходить в порт каждый раз, как прибывал корабль из Америки. После того как она, поскользнувшись, чуть не упала, Судзуки больше не разрешала ей совершать такой путь, как бы она ни упрашивала.
От общих друзей Шарплесс знал, что Пинкертон женился на Хелен и не собирается в обозримом будущем возвращаться в Японию. Но у него не хватило духу рассказать об этом Тёо-Тёо, когда та пришла в консульство спросить о муже, и он продолжил поддерживать в ней надежду вялыми заверениями и обещаниями.
Как он мог сообщить девушке на последнем месяце беременности, что человек, которого она считала мужем, бросил ее растить ребенка одной, а сам уплыл домой, чтобы жениться на другой женщине? Возможно, милосерднее было бы сказать ей, что он погиб в Америке от несчастного случая, если только в этом случае она могла перестать ждать и надеяться. По крайней мере, ее воспоминания о Пинкертоне остались бы незапятнанными и сердечная боль была бы не такой мучительной, как от известия, что ее обманули и предали.
Лето перешло в осень, и когда листья стали опадать, у Тёо-Тёо начались роды в присутствии лишь старой повитухи из Нагасаки да Судзуки, державшей ее и утиравшей ей лицо от пота, пока она вскрикивала каждый раз, как на нее накатывала волна нестерпимой боли.
Сгущались сумерки, и боль настолько притупила в Тёо-Тёо все чувства, что ей уже было безразлично, жива она или мертва, лишь бы прекратились мучения. И вот, когда она уже чувствовала, что больше ей не вынести, что-то вышло из нее, раздался тоненький крик и боль, продолжавшаяся столько часов, чудесным образом исчезла.
— Тёо-Тёо-сан, ребенок родился, это мальчик! — услышала она, словно издалека, голос Судзуки и погрузилась в милосердное беспамятство.
Очнувшись, Тёо-Тёо обнаружила, что ее обтерли и переодели в чистое. Она инстинктивно приготовилась
