угрюмо опустив длинную ржавеющую руку, смешался со своим войском. Кинжалорукие, крича: «Татай! Татай!», побежали по направлению к столице хана ханов.
Манас вступил во дворец Железного Стрелка. К нему пришли с дарами старейшины племен. Оказалось, что под ярмом Стрелка находились и киргизы. Число их джигитов доходило до пятнадцати тысяч. Благословляя судьбу, присоединились они к Манасу. Теперь его войско достигало двадцати одной тысячи. Во главе этой грозной рати отправился Манас на розыски прославленного киргизского богатыря Кошоя, чья сила равнялась силе тысячи человек.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Встреча с Кошоем
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Он проникнет в тайну чудес,
Он постигнет голос небес,
Он развяжет узлы речей,
Он отрубит концы мечей.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Девятидневный путь лежал до земель Незкары, хана племени манджу, где, по приказу хана ханов, разбили свои юрты роды Кошоя и Эштека. Говорили, что на этом пути все будет меняться подобно мареву. Говорили, что на этом пути есть безлюдные пустыни и города, кишащие людьми, безводные степи и благоухающие цветники.
Когда войско, насчитывающее двадцать одну тысячу джигитов и неизвестно сколько стариков и детей, миновало владения Железного Стрелка, началась пустыня, началась такая глушь, в которой даже враги не встречались, даже вороны не каркали. Жара обжигала губы, одежда тлела на воинах, кони обезумели. Поднялся ропот:
— Манас погубит людей в этой безводной, безлюдной глуши!
Манас, погруженный в свои думы, ничего не слыхал. Он думал о Кошое, об Эштеке, о кочующих киргизских богатырях, которых соберет он под своим крылом. Неожиданно подъехал к нему Чубак и сказал:
— Манас, ты видишь, как пустынно кругом, ты слышишь, как ропщут воины? Скажи им слово.
Манас приказал остановить свое несметное войско и молвил ему слово:
— Когда воин стоит, он стоит на страже народа. Когда воин идет, он идет на врага. Чем умирать лежа, умри стреляя. Дом Чингиза победил и рассеял нас, но победа — не рабыня, душа ее свободна, она покидает слабого, чтобы перейти к сильному. Мы будем сильны, когда соединимся. Ныне хочу я соединиться с Кошоем и Эштеком. Труден этот поход, но смерть бывает один раз, а жизнь обретаешь столько раз, сколько победишь. Сильные смотрят в лицо беде не щурясь, а слабых беда ослепляет. Поэтому все старики, которые нетвердо держат копье и трепещут, спускаясь на коне по крутизнам, все юноши и подростки, чьи икры еще не окрепли, а губы не забыли вкуса материнского молока, все, чьи глаза потеряли зоркость и чуткость беркута, все, чьи тела еще не затвердели от увечий, все слабые духом пусть отправятся на Алтай, чтобы служить женщинам и детям, заниматься хозяйством, пасти скот. А мы продолжим свой путь — и если умрем, то умрем не в постели!
От этих слов люди пришли в удивление и восторг. Никто не пожелал вернуться назад. Тогда Манас принял от них присягу, и каждый боец поклялся так:
— Если изменю родной земле и Манасу, пусть покарает меня темная сила ночи, пусть отвернется от меня лик светлого дня, пусть отвергнет меня мохнатая грудь земли, пусть проклянут меня мужи, высокие духом!
Войско двинулось дальше и на четвертые сутки вступило в местность, где высоко и шумно били родники, где колыхалась густая трава, где росли камыши толщиною с дуб, где летели мухи величиною с летучую мышь, где мыши были велики, как собаки, а ящерицы — как шестилетние дети, а черепахи были подобны громадным котлам.
Шесть раз на этой местности перед киргизами день сменялся ночью, а наутро седьмого дня они подошли к столице Незкары, хана племени манджу, великого полководца Китая. Город был обнесен крепостью, а перед крепостными стенами благоухал огромный сад. Воины увидели плодовые деревья, в их листве щелкали на сорок разных ладов соловьи; увидели цветники, в них переливалось сорок разных красок. Манас взобрался на дерево, чья нежная, прозрачная листва сливалась с облаком, и увидел город, кишащий людьми, дворец, охраняемый драконами и тиграми, парящих птиц с крыльями шириною в десять обхватов. Душа Манаса пришла в смущение…
Пусть войско киргизов отдохнет в огромном саду, насыщаясь плодами, наслаждаясь пением соловьев, а мы на время покинем войско, мы пойдем по следам Кошоя.
Следы этого прославленного богатыря были вдавлены в земли многих держав. Неуемная сила, равная силе тысячи мужей, играла в нем и заставляла его с юных лет странствовать по вселенной. Он овладел мудростью арабов, знаниями румийцев[2], колдовством индусов, искусством китайцев. Тоска рассеянных по всему свету киргизов состарила его душу, бесчинства ханов из дома Чингиза напоили ее гневом. Шестидесятая зима серебрила его бороду, а голову его венчала островерхая шапка из рыси. Когда его слуха коснулась весть о том, что на Алтае, в юрте Джакыпа, вырос юноша Манас, обративший в бегство Джолоя, Кошой подумал: «Не пришла ли надежда в дом киргизов?» — и решил вернуться к юртам своего рода.
Когда он приблизился к родным кочевьям, то увидел, что воины сорока ханов из племени манджу закрыли все дороги, остановив людское движение, подобно тому как повязка останавливает движение крови. Вспомнил Кошой, что в Индустане добыл он волшебный пояс. Опоясался Кошой этим поясом и перелетел через войско манджу. Он очутился у входа в горное ущелье. Люди в белых шапках охраняли вход. Это были киргизы. Увидев Кошоя, они воскликнули:
— Благословение неба! К нам на помощь пришел богатырь Кошой! Мы узнали его по островерхой шапке из рыси!
На эти слова вышел из ущелья воин с лицом хана. Это был Эштек, глава киргизского рода. Обнялись Кошой и Эштек, как братья, и Эштек сказал:
— В этом ущелье две тысячи моих юрт. Нас загнали сюда воины манджу, когда мы решили перекочевать на Алтай, к солнцу киргизов — юному Манасу. Выбранный день показался нам удачным, ибо мы узнали, что Незкара, хан племени манджу, великий полководец, вызван ханом ханов на совет в Железную Столицу. Однако манджу разгадали наше намерение, и вот уже седьмые сутки мы сопротивляемся им, загнанные в ущелье.
— Брат мой Эштек, — сказал старый богатырь, — остуди свое сердце. Я помогу тебе.
Так сказав, Кошой вывернул наизнанку волшебный индустанский пояс, опоясался им, и свершилось чудо: на макушке его появился алмаз величиною с кувшин, по спине до самых пят спустилась коса, на груди, мигая своим блеском, загорелось золотое изображение семидесятиглавого Будды,
