холодная речка и противная сырая рыба, мне потребовалось бы значительно меньше времени на регенерацию. О перенесенных мучениях я вспоминать не хотел. Это осталось давно позади.
Кожа и хвост полностью восстановились, как и лицо. Я не уверен, что выглядел именно так, но меня устраивало то, что я видел. Доктор Лансей по результатам сканирования черепа, мышц и оставшихся целых участков кожи, предложил мне четыре смоделированных изображения лица. Я выбирал почти наугад. Возможно потом, когда я вспомню себя, новый облик будет доставлять неудобства. Но сейчас мне было почти все равно. Модели лица не очень значительно отличались друг от друга, и похоже, я был весьма недурен собой в прошлой жизни. Может, правильным решением было подождать, когда память вернется, и уже потом заниматься лицом. Но когда это будет, я не знал. А выбраться с Мары и искать свой дом, я планировал как только у меня появится для этого первейшая же возможность. Жить со шрамами и привлекать к себе излишнее внимание подходило мне куда меньше, чем вероятно измененная внешность. Привыкну.
Операцию по восстановлению лица пожилой целитель проводил в несколько этапов. На рассвете я непременно возвращался в дом в лесу, и всегда в сопровождении птички. Никакими силами не удавалось отделаться от этой настырной пигалицы. Сильной духом и упрямой настолько, что мне порой хотелось ее укусить за маленькую, но аппетитную задницу. Которую птичка периодически демонстрировала, приходя в обтягивающих брюках.
После операций и под воздействием лекарств я часто дремал сидя, покачиваясь на кресле у окна. Я заметил его в первый же день пребывания из-за его забавной конструкции и перетащил из спальни. Оказалось, в нем вполне комфортно сидеть, куда лучше чем на деревянных лавках, не сильно удобных для шайрасов в их змеиной форме. В кресле мне было значительно проще соблюдать предписания врача после оперативных вмешательств – находиться в вертикальном положении. А не спать, отключившись лицом в подушку, как я любил.
Птичка играла. Каждый день оттачивала произведение какого-то великого композитора, погрузившись в исполнение с головой сливалась со своим инструментом, и неизменно притягивала слух и взгляд. Готовилась к экзамену для поступления в консерваторию на Земле, где-то на Азиатском континенте. Не зная, отпустит ли ее отец или все же воспротивится и обяжет вести с ним семейные дела. Кроме птички, ему некому передать свои угодья и усадьбу, размером с приличный замок.
А еще она много болтала. Больше особо не таясь. Семья Морелли была в Земной Коалиции единственным поставщиком синих трюфелей и редкого сорта чая Да хун пао. Его, помимо Мары, выращивают и ферментируют только на Земле. Мне стали отчетливо ясны вложения этой семьи в когда-то необитаемую луну, но с подходящим климатом. И желание Леона Морелли все оставить единственной дочери.
Как я узнал, освоена была только малая часть Мары. Наиболее теплая, и подходящая по рельефу для нужд семьи Морелли.
Больше никто на луне не жил, это было запрещено единоличными собственниками.
***
В один из дней, умываясь и разглядывая себя в зеркало, я плюнул на свои прежние решения. Нельзя отрицать, что птаха привлекает меня сильнее с каждым днем. Может, я просто привык к ней. А может, это было чем-то бо́льшим. Но совершенно точно, не связанным с моей благодарностью ей за спасение. Теперь я выглядел нормально, больше не урод, обезображенный огнем. И не не́мощный больной шайрас. А главное, спустя столько дней так ничего и не изменилось: никаких новых воспоминаний, виде́ний, даже во сне. И тот голос… Уже почти не помнил, как он звучит, мне осталось одно имя.
Ссашшин…
Я прекрасно понимал, гарантии, что память вернется нет. Как ее и нет, что нюх полностью восстановится. Видя возросший интерес птички ко мне, я решил больше не быть с ней холодным. И отчужденным.
Поэтому я выбрал жить. А дальше время все расставит по местам.
Дождался птаху. Она так и приходила каждое утро. Мне не требовались больше присмотр и лечение. Но ежедневно звучал стук в дверь. Я ждал этого. И если бы птичка не пришла, сразу понял бы: случилось что-то непредвиденное.
Девчонка забежала мокрая, не взяла защитный купол от дождя. Что за беспечность?! Люди так легко простывают. Зима уходит с этой части Мары, но холодные дожди и туманы еще регулярны.
Я сердился, стягивая с заледеневшей птахи промокший плащ, тонкие кожаные сапоги и мокрые носки с покрасневших от холода узких ступней.
Посадил девчонку у очага, завернул в плед и всучил в руки большую кружку с горячим чаем. Из мокрого кофра извлек скрипку, чтобы не отсырела. А сам скользнул в санитарную комнату, нагреть воды и набрать бочку. Заставлю греться, пока кожа не покраснеет, как цветок мака.
Вернувшись, я нашел воробушка с торчащей шевелюрой за приготовлением еды. Босую на холодном полу. Досадливо фыркнул.
– Почему ты босиком?! – не сдержавшись, рявкнул я и тут же пожалел об этом.
Девчонка испугалась, громко ойкнула и, дернувшись, спихнула тарелку со стола. Та громыхнула об пол и разбилась на мелкие осколки, смешиваясь с помидорами и сыром, что нарезала туда птичка.
Скрипнув зубами, я забрал нож из тонких холодных пальцев.
– Извини, я не хотел тебя напугать. Ты вся продрогшая! Зачем взялась за нож? Ты голодна? Сам приготовлю! – и не давая ответить, подхватил на руки и потащил птичку к бочке. – Но сначала греться!
– Отпусти меня! – возмущалась девчонка по дороге. – Почему ты командуешь мной! Поставь меня! Немедленно! На место! – не прекращала трепыхаться она.
Чем вызвала у меня лишь довольную ухмылку. И задор. Засуну девчонку в бочку, чтобы она ни говорила.
– В следующий раз не будешь ходить под дождем без защитного купола, – елейно предупреждал я, неся в ванную. – И в легкой одежде.
Наконец поставил девчонку на пол рядом с полной бочкой горячей воды. Та тут же упрямо задрала голову, сверкая золотистыми глазами. Возмущенная птаха, аж щеки горят.
– Я не полезу в воду! Согласна посидеть у очага, на этом все, – предельно твердо заявила она.
– Я помогу, – ухмыльнулся я и, не обращая внимания на мелкие кулачки, что колотили меня по груди, ловко стянул с нее свитер и брюки. Отметив, что те тоже были влажные и нуждались в сушке.
И подняв невесомую птичку, поставил в воду. Попутно отметив красивое темно-синее кружевное белье на ней. Девчонка перестала сопротивляться, это было уже бесполезно. И заметив мой жадный взгляд на своей груди, быстро скрестила руки закрываясь и погрузилась в воду по шею. Она покраснела еще сильнее. Румянец покрыл не только щеки, но и лоб, и аристократичную высокую шею.
– Теперь и волосы намокли, – буркнула она, уставившись в воду перед собой.
«Мать наша, Кадру. Совсем потерял голову», – разозлился я на себя. И
