чем буду развлекать себя в ожидании очередной процедуры, но, на мое счастье, ждать долго не пришлось, и меня пригласили в операционную. Операция была малоинвазивная, нетравматичная и прошла быстро и безболезненно. Конечно, мне ввели наркоз, и я ничего не помнила. Было совсем не больно.
Проснулась уже в палате с наклеенным крест-накрест белым пластырем под ключицей, на том самом месте, где до этого был мой кожный шарик. Я открыла глаза и увидела маму – она сидела рядом на кровати, и заметно было, как она устала – от духоты, ожидания и нервозности.
Я захотела встать и пройтись. Сделала усилие, приподнялась и села на кровати, свесив ноги. Голова кружилась, и взгляд был немного затуманенный. Я наступила на пол и неуверенно, как будто в первый раз, сделала шаг. Ноги были ватными и не слушались, голова закружилась еще больше, и если бы я не схватилась рукой о спинку кровати, то, наверное, упала бы.
Больше попыток встать я не предпринимала. Лежала и смотрела по сторонам. Через какое-то время пришел доктор, спросил, как я себя чувствую, померил температуру, заполнил бумаги, о чем-то поговорил с мамой и ушел. Пора было собираться домой.
Я с трудом представляла, как смогу встать и пойти, головокружение усилилось, и теперь даже сидеть было невыносимо. Мама взяла меня за руку, я еле-еле смогла опустить ноги на пол.
Мама нервничала, но я не понимала из-за чего. У больницы должен был ждать папа, чтобы посадить нас в машину и поехать домой. Нужно только спуститься вниз, одеться и выйти на улицу. Я точно знала, что я смогу это сделать, мне очень хотелось поскорее оказаться дома.
В гардеробной нам выдали верхнюю одежду. Быстро одеться не получалось – руки не слушались, не желая попадать в рукава куртки. Пальцы не могли удержать шапку, и она несколько раз упала на пол. Наконец, справившись с одеждой, мы вышли на улицу. Я искала глазами папу – и нашла его. Он шел к нам неровной походкой – наверное, по шаткости и неустойчивости мы могли бы сейчас с ним посоревноваться.
– Привееет, – выдохнул перегаром он, склонился надо мной и чуть не упал.
Я посмотрела на маму. Ее лицо стало багрово-красным от раздражения и злости. Я представила, что ей придется вести нас двоих, шатающихся до метро, а потом до дома.
Разразился скандал, родители кричали друг на друга скользкими и неприятными словами. Прохожие обходили нас стороной, сочувственно качая головой. Мне было плохо, но не от наркоза, а от того, что сейчас происходило со мной и моими родителями.
Папа ушел своей дорогой, мама потихоньку вела меня к метро. Ехать в подземке надо было минут двадцать. Мы стояли, а я практически висела у мамы на руках. Никто не уступал место, и почему-то мама не смогла попросить, даже потребовать, чтобы нам дали присесть. Я доехала в полудреме и совсем не запомнила, как мы шли от метро. Дома сразу же уснула и проспала, казалось, целую вечность.
Проснувшись, я все еще ощущала слабость, но потихоньку встала и доковыляла до кухни. Папы дома не было, наверное, он теперь придет только через неделю, что и раньше не раз случалось. Это из-за меня они опять поругались. Если бы не надо было забирать меня из больницы и везти домой, сейчас все было бы хорошо. Мы сидели бы на кухне и пили чай с вишневым вареньем. Папа бы дежурно дышал перегаром и сигаретным дымом, расплескивал чай, но главное, что никто бы не ругался и не было бы стыдно перед уличными случайными прохожими за то, что стали невольными свидетелями этой безобразной сцены.
На память о том дне у меня на всю жизнь остался маленький шовчик под ключицей, запись бойким врачебным почерком в истории болезни «операция по удалению фибромы мягких тканей грудной клетки слева» и неизгладимое чувство вины.
* * *
Вина стала способом справиться с непосильной ответственностью. Домашние скандалы никогда не случались просто так. Что-то всегда служило катализатором. А поскольку находиться в эпицентре взаимных оскорблений стало неотъемлемой частью моей жизни, то складывалось ощущение, что все происходит из-за меня. Внутри меня зрела, наливалась силой и вырастала в размерах установка, что Я ВО ВСЕМ ВИНОВАТА.
Глава 7. Сломанный копчик и порядок в доме
Справа на обочине мелькнул и остался позади третий желтый флаг – указатель пройденной дистанции. И почти одновременно с ним пропал GPS-сигнал в моем телефоне. На первых двух километрах он ненавязчиво приписывал лишнюю сотню метров, а теперь окончательно и капризно оповестил о том, что сигнал потерян и дальше отслеживать пробежку он не собирается. Маршрут тоже записался с погрешностями, поэтому оставалось доверять только таймеру. Он бесстрастный.
Я отключила запись трека и физически ощутила, как вместе с навигацией выключился страх. Так очевидно вдруг стало, что бегущие рядом со мной участники – это не мои соперники. Это просто другие бегуны, у которых своя дистанция, своя цель и свои барьеры. А в условиях отсутствия угрозы можно было не ограничиваться инстинктивными реакциями: «бей», «беги» или «замри».
Я опустила зажатые плечи и почувствовала, как ушло напряжение с позвоночника. Сверху вниз, от шеи до копчика, волной распространилась энергия. Реакцией теперь можно было управлять и проживать шаг за шагом каждый километр своего полумарафона.
* * *
Снежный колючий вихрь беспощадно хлестал по лицу, когда мы на куске линолеума мчались с горы вниз. Путь был накатанным, а линолеум зеркально гладким. Траектория практически не угадывалась. Мы могли остановиться в заборе, а могли улететь на проезжую часть.
Но такого не случалось. Потому что заборов в зоне видимости не было, а до оживленной трассы никто не доезжал. Это, конечно, сильно расстраивало нашу приключенческую жилку, и, если бы не построенный трамплин, наверное, катание могло бы нам быстро наскучить.
Утром, наскоро умывшись, выпив на ходу чашку чая и закинув в себя бутерброды, мы с братом экипировались в непромокаемые штаны и дутые пуховики, захватили средства передвижения и вышли на мороз.
– Где вас искать? – крикнул нам вдогонку папа, который собирался с нами, но задержался перед телевизором.
– Мы у школы будем! – крикнули
