открывались и закрывались дверцы шкафов, холодильника, духовки и на всякий случай морозилки. Мой живот громко урчал и тоже просил пищу. Картофельное пюре, съеденное в обед, провалилось слишком быстро, а энергии нужно откуда-то браться. Но запах, мгновенно заполонивший всю квартиру, напрочь отбил всякое желание даже думать о еде.
– Ребятыыы, – протяжно из кухни.
На цыпочках вышли из комнаты.
– Почему пожрать нечего? – укор в голосе.
– Там вроде картошка осталась, – неуверенно вспомнила я, заглядывая в холодильник и извлекая оттуда последний помидор и кастрюлю с пюре.
– Я с работы пришел, а у вас даже салата нет, – отец перехватил у меня помидор и жадно впился в него желтыми от табака и недостаточной гигиены зубами. Тоненькими струйками потек по грязным пальцам сок и глухими каплями застучал об пол.
Я окончательно забыла о том, что голодная. Да и как тут думать о себе – папа недоволен, ведь он пришел с работы голодный, а у нас даже салата для него не было.
* * *
На следующий день в школе праздновали Масленицу. Традиции отмечать широкими гуляниями подобные языческие мероприятия, казалось бы, должны остаться в прошлом – это забавы для детского сада. Но в этом году было исключение. Нас, первоклассников, как старших товарищей, позвали на праздник к малышам показать представление.
Роль повара была несложной. Я должна была имитировать приготовление обеда в игрушечной посуде и рассказать, что я готовлю, когда в мою вымышленную кухню придут малыши.
Я надела фартук поверх курточки и стала деловито помешивать незримое содержимое кастрюли. Переставляла сковородки, убавляла огонь и следила, чтобы ничего не подгорело. Малышей все не было, а я увлеклась и задумалась о вчерашнем вечере. Вот бы папа похвалил, если я приготовила бы ему настоящий ужин, горячий и вкусный.
Из задумчивости меня вывел звонкий голос воспитателя:
– А давайте зайдем на кухню и спросим, что приготовил нам сегодня на обед повар! – звала она малышей в мои владения.
Детки обступили меня с разных сторон. Я стояла посреди вымышленного картофельного пюре, борща и группы малышей и не могла промолвить ни слова – слезы застилали глаза от нахлынувших все еще болезненных воспоминаний вчерашнего вечера. Вот если бы дома был приготовлен ужин! Ситуация становилась напряженной – все недоумевали, почему повар плачет и молчит.
– Наверное, лук слишком злой оказался, – придумала, как заполнить неловкую паузу, воспитательница.
Я собралась с силами и выдавила сквозь поток своих «луковых» слез:
– Я приготовила картошку и котлеты.
Довольных малышей уводила воспитательница, а я стояла, крепко сжимая в руке не то половник, не то лопатку, и корила себя за то, что расплакалась перед малышами. Роли окончательно спутались. Я не была поваром – я была ребенком и дома, и в школе. И готовить обед было только моей игровой ответственностью.
Картофельное пюре не люблю. Оно для меня всегда слишком: слишком вязкое и слишком пересоленное. Слезами несправедливости.
* * *
– Пять, четыре, три, два, один, побежали! – я пересекла стартовую черту и запустила отсчет времени. Мой путь длиною в полумарафон начался, а в просвете облаков показалось и ярко озарило спины бегунов ласковое и беспощадное солнце.
Часть 2. Путь
Глава 6. Это совсем не больно
Выходить на дистанцию без подготовки – верх легкомыслия. Тем более на полумарафон. Смотришь на таких диванных горе-героев, держащихся за бок, раскрасневшихся неестественным румянцем и думаешь: «Зачем же ты сюда пришел?» А он уже переходит на неуверенный шаг, как после наркоза, и жадно ищет глазами опору, на которую можно облокотиться.
* * *
Обстановка в детской больнице всегда угрюмая. Стены, окрашенные в песочно-желтый цвет, никак не способствуют проявлению радости и беззаботности. Градус кипения поднимают мамочки-наседки, которые лучше докторов знают, как и чем лечить их драгоценное чадо.
Операция была плановая. Еще в середине лета я заметила у себя чуть пониже ключицы небольшой мягкий шарик, который упруго перекатывался под кожей. Считая его чем-то особенным, я хвасталась перед соседскими мальчишками:
– Смотрите, вот у меня какая штучка есть!
Я с гордостью говорила про операцию, которая была назначена на середину сентября, и ждала ее с нетерпением. Хотя, по правде говоря, расставаться с этой особенностью не очень-то и хотелось, но мама и врачи заняли несгибаемую позицию.
Больничная палата была общая и душная. Разновозрастные дети и их мамочки сидели на кроватях, кто-то ходил в узком проходе, кто-то дремал. Хотелось на улицу, вдохнуть прохладный осенний воздух и попрыгать в резиновых сапогах по лужам. Но такой возможности пока не было. Мы ждали своей очереди, и это было очень утомительно.
Моя кровать стояла рядом со стеллажом, на котором лежали игрушки. Внимание привлек разноцветный пластиковый паровозик. Я протянула к нему руки, но мама сказала, что это чужое и трогать нельзя. А своих игрушек у меня с собой не было. Я скучала и слонялась по палате. Время текло крайне медленно. Я не знала, чем себя занять – игрушки трогать было нельзя, бегать негде, спать не хотелось. Попробовала заговорить с девочкой, но общение не задалось, и мой очередной вопрос повис в воздухе.
Наконец появилась медсестра и забрала меня с собой. Мы шагали по длинному больничному коридору, сворачивали и пересекали лестничные пролеты, пока не нашли нужный кабинет. Внутри было темно и тихо, а за столом сидела пожилая женщина-врач в посеревшем от постоянных стирок медицинском халате. Она была доброй – вокруг ее глаз тоненькой паутинкой расходились в разные стороны лучики-морщинки. Такие бывают только у того, кто часто улыбается. Она попросила меня встать на какую-то подножку, задвигались механизмы, было ощущение, что меня поднимают, но из-за темноты я немного потерялась в пространстве.
– Повернись налево, вдохни, не дыши, – голос доктора звучал спокойно и четко. Я послушно выполняла все команды, это было гораздо интереснее, чем сидеть в переполненной палате и ждать. Доктор похвалила меня, нажала какую-то кнопку, и механизм снова пришел в движение – меня опустили на пол.
Вся процедура заняла считаные минуты, и вот мы снова шли по мрачному коридору назад, в общую палату. Я не могла придумать,
