обида на Ивана Андреевича, если он на минуту прервет занятие соседа?
— Господин Уоткинс, вы не спите? — все же поосторожничал Иван Андреевич.
Послышался вздох.
— Нет, я за столом.
— Скажите, пожалуйста, можно ли отсюда поговорить по телефону или по радио с домом?
Отодвинулось кресло, мягко прошуршали шаги. И все стихло. Иван Андреевич подождал ответа, осуждая свою бесцеремонность; не надо было спрашивать, человек работал, а теперь мысль его прервана. Приказал себе: «Спать! Спать! Утро вечера мудренее». Повернувшись к стене, начал считать. Добрался до третьей сотни, уже казалось, вот-вот почувствует утомление однообразием...
— Вы меня звали, господин профессор?
У постели Ивана Андреевича стоял Уоткинс. На нем был строгий черный костюм, белая рубашка с тугим накрахмаленным воротником, черный с белыми горошинами галстук бабочка. «Вот почему он задержался...»
— Извините, господин Уоткинс, что я побеспокоил вас. Я не могу встать, я не одет...
На лице Уоткинса вздрагивала в нервном тике левая бровь. Ни слова в ответ. Как непроницаемый дипломат при вручении ноты.
— Скажите, пожалуйста, я смогу из вашего Центра поговорить по телефону с домом?
Уоткинс чуть-чуть подался вперед:
— Нет, не сможете, господин профессор. Линии связи используются только по служебным надобностям. Установленные порядки у нас никто не вправе нарушать.
— Благодарю вас, господин Уоткинс.
«Такая, значит, арифметика», — закусил губу Иван Андреевич.
— Спокойной ночи, господин профессор.
Уходил Уоткинс, чуть наклонившись вперед. Правая рука его была заведена за спину и будто держала что-то невидимое, левая колебалась вдоль туловища неудобно привязанным маятником.
Из его комнаты долго ничего не было слышно. Наконец донесся звук передвигаемого кресла, шелест бумаги. «Хороши дела‑а... — Мысли будоражили Ивана Андреевича. — Хоть я и новый человек здесь, но я — гость. Почему я боюсь спрашивать? Что за чрезмерная щепетильность!»
— Прошу извинить, господин Уоткинс. Скажите, пожалуйста...
— Одну минуту, — донесся четкий голос на одной холодной ноте.
Опять долго ничего не было слышно. Иван Андреевич не сводил глаз с затемненного проема двери. Теперь уже не считал единички, не пытался обмануть себя искусственным однообразием.
И опять — строгий силуэт черного костюма Уоткинса, круглые вкрапины в бабочку, словно галстук был в дырах и в них проглядывала рубашка.
— Вы меня спрашивали, господин профессор?
— Да, я хотел узнать: хотя бы телеграмму отсюда можно домой?
— Телеграмму? — Живая мысль блеснула в глазах Уоткинса. Он растерялся и в своей растерянности стал мешковатым.
«Чего он пыжился, что демонстрировал?» — едва не рассмеялся Иван Андреевич. В смущении Уоткинс отвел глаза от профессора. Было ясно: к ответу не готов. А дело-то обычное, простое...
— Наверное, это можно, хотя и не могу взять на себя... — Подумав, Уоткинс сказал уже твердо: — Это можно. Помогу, хотя такое дело не входит в мои обязанности.
— Да зачем же! — сбросил с себя одеяло Иван Андреевич. — Я сейчас оденусь. Сам схожу, только скажите куда.
— Господин профессор, я не могу позволить, чтобы лично вы занимались черновым делом...
— Не утруждайте себя, господин Уоткинс!.. Да и полезно пройтись, что-то я не могу заснуть.
Иван Андреевич быстро оделся, и Уоткинс вынужден был отойти к двери.
— Разве вместе с вами только... — говорил он сбивчиво. — Окажите честь... Напишите заранее. Мы должны идти с готовым текстом.
Оторопь Уоткинса прибавила Ивану Андреевичу решительности. Он шел впереди, словно знал, куда обращаться с телеграммой, и прислушивался к вкрадчиво осторожному голосу Уоткинса.
— Дальше административного корпуса не пойдем... Вы подождете меня... У нас такой порядок: подход к средствам связи по одному...
Стоя у подъезда административного здания в ожидании Уоткинса, Иван Андреевич хотя и чувствовал себя человеком немного знакомым с окружающей местностью, но все равно не мог не дивиться и куполу над головой, затемненному вечерним небом, и безлюдности молчаливых улиц, и пугливой безжизненности зашторенных окон.
Мелко семеня по ступенькам, вышел Уоткинс:
— Телеграмму приняли, уже передают по указанному вами адресу.
— Спасибо, господин Уоткинс! Вы оказали мне большую услугу.
«Все так просто! Почему же раньше, еще при беседе с Гровсом, не подумал о телеграмме?» Теперь, с облегченной душой, с сознанием поправленной вины перед семьей, Иван Андреевич подумал и об отдыхе.
— Господин Уоткинс, скажите, пожалуйста, нельзя ли искупаться в море? Тогда, может быть, и уснул бы.
— У нас все найдется! — с поспешной гордостью ответил Уоткинс. Он стремился затушевать в памяти профессора свою недавнюю растерянность. Это был уже прежний человек — тот, до второго, едва ли не дипломатического появления из своей комнаты.
Они медленно шли друг за другом по узкому проходу между административным корпусом и зданием с редкими и узкими, как бойницы, окнами. Склад какой-нибудь. Не дойдя до скалистой стены — конца прохода, свернули еще за какое-то низкое строение. Внутри его натруженно гудел электромотор.
— Насосная, — показал рукой Уоткинс.
И тут же, как подарок, как отдохновение, перед Иваном Андреевичем распростерлась водная гладь, освещенная по длине каплевидными светильниками на высоких бетонных столбах. От обрыва старого вулкана до бетонной стены у насосной станции умиротворяюще плескалась вода, она была проточной, на дне бассейна бордовыми нитями стлались в одну — дальнюю — сторону морские водоросли. Ближе к стене водоросли были зелеными, пушистыми, а у самой стены на обглоданных соленой водой лобастых валунах лохматились оранжевые.
— Берем у моря и отдаем морю, — горделиво распростер тонкие руки Уоткинс, будто обнимая обширную гладь бассейна. — В этом павильоне, — кивнул он в сторону легких стен из фанеры, прилепленных к насосной и разрисованных бесформенными пятнами и нагромождением линий, — вы найдете полотенце, если хотите — плавки, ласты, маску, акваланг...
— Как в сказке! — восторженно вырвалось у Ивана Андреевича. Едва ли не бегом он бросился к павильону.
В мягких шерстяных плавках, в шапочке, плотно облегающей голову, он вскоре остановился у ступенек, покрытых резиновыми ковриками. Последняя ступенька была уже в водорослях, сквозь воду лишь виднелся оттопырившийся уголок черного коврика.
— Господин профессор, я обязан предупредить: здесь купаться нельзя.
Иван Андреевич замер. С ним рядом было непроницаемое лицо Уоткинса с глубокими морщинами у глаз.
— Слушайте, уважаемый! Что за шутки?! — поднял глаза Иван Андреевич на морщины Уоткинса, за которыми, как в вечерних складках далеких гор, тянулись узкие тени.
— Вы неправильно
