Надо сразу строить с учетом всего возможного, чтобы на века. Исследовательский институт, которым руководит он, Гровс, занимает лишь один из секторов городка. В других секторах ведется работа, но там решают другие задачи. Жизнь ведь очень сложна, проблем хватает...
«Обтекаемо... Да и зачем мне все знать?» — раздумывал Иван Андреевич. Он будто бы слушал Гровса, но многое не слышал, озадаченный своими же навязчивыми вопросами: почему Гровс принимает гостя один? Неужели, кроме него и Жака, никого из ученых здесь нет?
— Замечаю, господин Петраков, вы очень откровенны. — Мне это импонирует; у нас с вами много общего, — неожиданно засмеялся Гровс. — Мы рады видеть нас в научном Центре. Это с умыслом. Познакомитесь с нашими экспериментами, потом попросим у вас помощи, совета. У нас не хватает специалистов вашего ранга... Это предмет особого разговора. Так вот, господин Петраков, и я буду с вами откровенным. В вашем приезде я был заинтересован. Поэтому настоятельно просил своих коллег на международной конференции заполучить вас хотя бы на короткое время.
«Ишь как: людей мало, гостя не так принимают... — поругивал себя в душе Иван Андреевич. — Да что тебе, весь обслуживающий персонал выстроить?!»
— Радуюсь, господин Петраков, — на Земле сейчас хорошее время. Вот мы, ученые разных стран, можем быть такими честными в своих устремлениях, в общей работе, какими бываем наедине с собою. Соглашения о мире, документы Организации Объединенных Наций по этому вопросу — все это надежно. Хочется думать, мир обеспечен на долгие века. Пора заняться продлением жизни самым серьезным образом, переключить на это как можно больше сил и средств. У охотников есть термин — «дни покоя». Вы, случайно, не охотник? Жаль, могли бы поразвлекаться в горах. Так вот, в дни покоя запрещается стрелять. Это забота о восполнении поголовья животных и птиц. Я не провожу параллели между людьми и дичью, но так и хочется нынешнее мирное время назвать днями покоя.
— Лучшего и желать нечего: мир и долгая активная жизнь человека, — утомленно слипались глаза Ивана Андреевича. — Извините, я устал. Дорога, да еще разница во времени...
— О да-а! — хлопнул ладонью по своему голому лбу обескураженный Гровс. — О‑о, святая мадонна!.. Заговорился я, очень приятно с вами... Вам приготовлены отдельные апартаменты.
— Не привык я один... — задумался Иван Андреевич. — И еще одна просьба, господин Гровс. Давайте говорить по-английски. Я один здесь русский. Одному легче перестроиться, чем работникам Центра, с кем придется встречаться. Да и английским владею прилично.
— Согласен! Вы, конечно, правы. Впредь будем говорить только по-английски. — Гровс по-старчески засуетился, забегал по кабинету: — Как же я запамятовал о вашем отдыхе? Познакомлю с хорошим человеком — великолепным специалистом. Он будет рад вашему обществу...
4
В комнате было прохладно. Легкая застекленная дверь на балкон — нараспашку, над просторной кроватью бесшумными опахалами проносились лопасти вентилятора. Иван Андреевич сбросил с себя одеяло и лежал, радостный и облегченный прохладой после долгого дневного зноя.
Возбуждение еще не сошло с него, и сон не приходил. Его не покидало беспокойство: чем занимаются сейчас домочадцы? Как дела у сына?
Дома сейчас раннее утро. Просыпаясь, он обычно слышал, как внизу, на тихом, еще безлюдном асфальте размеренно шаркал метлой дворник Алексей Васильевич. Тогда Иван Андреевич вставал, умывался и в спортивном трико спускался во двор — побегать, что заменяло зарядку. Тут же с Алексеем Васильевичем обменивались новостями. Все больше о международных делах. Этот разговор всегда навязывал Алексей Васильевич. Будучи юношей, он сполна хватил военного лиха: потерял на фронте отца, фашисты замучили в застенках сестру-партизанку и сам в начале победного сорок пятого года был контужен, да так, что не скоро стал отличать день от ночи.
Долго провалялся он в госпиталях. Наконец попался на глаза молодому врачу Петракову. Тогда и решилась дальнейшая судьба Алексея Васильевича — его перевели в клинику медицинского института. Через несколько месяцев он начал вставать...
Освободилось место дворника. После долгих уговоров управляющего домами (отказывал: человеку с таким здоровьем разве можно поручать самостоятельное дело!) наконец-то Алексей Васильевич стал работать. Ему дали квартиру на первом этаже, под балконом Петраковых.
Тяжело работалось поначалу. У Алексея Васильевича то метла валилась из рук, то легкую, на велосипедных колесах тележку с мусором не мог сдвинуть с места. В отчаянии он поднимался к Ивану Андреевичу: «Пропащее дело!.. Оскандалились и вы, и я».
Ранними утрами тех мрачных дней, когда еще не рассеивался туман, а уличные фонари были уже погашены, пока не начиналась беготня из подъездов, Иван Андреевич помогал убирать двор. Уставший, мокрый от пота, Алексей Васильевич опирался зарубцованной спиной о литую решетку ворот и упрашивал: «Хватит, Иван Андрев! Сколько уж для меня сделано... Хожу ведь, чего ж еще». Однажды решительно заявил: «Хватит. Обижусь!» И тогда ему на помощь Иван Андреевич стал посылать сына Артемку.
Так и вернулся к нормальной жизни контуженный солдат.
Потянуло увидеть Алексея Васильевича, рассказать о чудесах на свете, о городе под куполом, что, брат ты мой, далеко не многие видели. Да и просто постоять рядом, обменяться хотя бы мало что значащими словами. Оказывается, как это хорошо — уже с утра встречаться с добрым и понятным тебе человеком!..
Что же все-таки у Артемки-то?..
Крутились и крутились над головой широкие, в красно-зеленых переливах, лопасти. С каждым очередным оборотом у Ивана Андреевича все упорнее колотилась одна и та же мысль: еще круг — и сколько времени уже не вернешь? Опять круг, а что сделано тобою? Новый круг... Уехал, оставил все самое дорогое, и вдобавок уже который день в безделье... Раздумался, разволновался, до сна ли теперь? «Что же там, у Артемки?..»
— Ну и хоро-ош, глава семейства, — пробормотал Иван Андреевич. Он сел, свесив ноги, потом на цыпочках, чтобы шагами не беспокоить соседа, вышел на балкон. Как отсюда поговорить по телефону или по радио со своими родными?
Двор как двор. Огромный каменный мешок. По всем этажам, на всех окнах белые шторы. Ни одна не шелохнется, ни за одной из них не теплится огонек. Безлюдье, аккуратно занавешенная пустота.
Соседнюю комнату занимал научный сотрудник Уоткинс. Из открытой двери донесся шелест бумаги. Это обрадовал Ивана Андреевича: «Значит, не спит...»
Он вернулся в постель и решил, что поскольку они знакомы и Гровс даже советовал обращаться к нему, если что потребуется, то велика ли будет
