Я стоял в самом начале поля и смотрел на плотное серое марево тумана. За спиной буквально в пятидесяти саженях от меня, шумела битва. Выстрелы, плач, ругань — перекрывали мой крик. Испугался я тогда, что брат мог убежать еще дальше… нет… или словить шальную пулю. Сердце замерло от страха. И тут, как нарочно, рядом со мной в землю, поднимая целый град песка и пыли, вошла пуля. Я несколько секунд стоял, смотрел на крохотную дыру в земле и соображал, что произошло. И когда понял, тут же повалился на землю. Туман — не туман. Без разницы уже было. Работая изо всех сил локтями и ногами, я пополз по полю туда, где должен был быть брат.
— Колька! Ты где? — продолжал звать я при этом. И так от страха разозлился, что закричал пуще прежнего, — Откликнись, оболтус! Если ты ушёл с поля, я тебя сам выпорю! Похлеще отца!
— Здесь я! — вдруг раздалось в ответ чуть левее меня.
— Ты чего не отвечал, когда я звал? — сквозь слёзы вопрошал я.
— Так я же и не знал: ты это или не ты? Там такой шум поднялся. Кто-то еще прискакал на конях. А из-за тумана не видать ни зги!
— Так это ж я привел кавалерию! — сообщил я, — Они в Вяжлях стояли с бронепоездом! Меня отец к ним послал.
— Ночью по лесу? — удивился Колька, а потом сообразил, зачем я был на железнодорожной станции, — Погоди-ка, ты видел бронепоезд?
— Ага, — с гордостью подтвердил я и добавил, — И не просто видел. Я внутри поезда был.
Брат аж задохнулся от нахлынувших на него чувств и эмоций:
— У-у-у! Внутри! Везучий ты, Пашка!
— А то! — если бы не лежал, уткнувшись носом в землю, то так бы его и задрал к небу от чувства собственной важности.
— И как там? Что там внутри? Расскажи! А бронепоезд он какой? Большой? — завалил меня вопросами Колька. И я ему всё честь по чести рассказал. Короче, похвалился на славу. Брат в слёзы — стал рыдать, что всю ночь в поле провалялся. Ни отцу не помог, ни на бронепоезд не посмотрел. Тут как раз и заварушка в селе стала стихать. Только бабы охали, да ругались на всех. Туман совсем уполз с поля. Мы поднялись с братом с земли и пошли в сторону дома. Отец-то уже, поди, заждался.
Только тут Колька увидел на мне сапоги.
— А сапоги откуда?
— Командир бронепоезда подарил, — с важным видом сообщил я.
Колька даже остановился. Он тряс головой, точно отказывался верить в услышанное.
— Ну ты и враль! — заорал он.
— Что, не веришь? А по макушке получить не хочешь? — стал я изображать из себя обиженного. Так мы и дошли до разорённого отчего дома. Во дворе валялась разбитая утварь, сломанный стул. Вошли в светёлку. Вещи были перевёрнуты. Сундук бандиты не поленились, достали из-под стола и весь его выпотрошили. Только совсем маленькие вещи, как раз на Кольку, и не взяли. А бати дома не было. Нехорошее предчувствие зародилось у меня в душе. Я попятился из дома и рванул к пересечению дорог.
— Пашка! — закричал мне вслед брат.
А я бежал и не останавливался. Кто-то из мужиков постарался меня остановить, но я вырвался. И подбегая, увидел отца. Он лежал… так странно лежал. Живой так не может лежать. И тут меня кто-то сильной хваткой подхватил под руки и прижал к себе. Я попытался вырваться, но не смог.
— Отпусти, ирод! Отпусти! — орал я как ненормальный, — Батя!!
— Не надо, не ходи туда, — глухим, от слез голосом произнёс дед. Это он меня держал. А потом и развернул, чтобы я не видел тело отца, — Не стоит тебе на это смотреть. Нет, не стоит.
Все село собралось, да только я сквозь слезы почти никого не видел.
Глава 10
То ли Пашка, то ли Павел
Вот уже и семь дней, как прошли сороковины по усопшему рабу божьему Прокофию. Тяжко было осознавать, что сын ушёл из этой жизни раньше меня. Да двое детей остались сиротами. Пришёл я тогда, на следующий день после трагедии, к ним в дом. Приказал собираться, чтобы ко мне шли. Да Пашка заупрямился. Впервые проявил характер. Хотя, пора уже было — пятнадцать лет. Это не детский возраст.
Вот и сейчас я шел к ним в дом. У калитки приметил дочь пекаря. В светло-голубой рубашке и самосшитой широкой юбке — она была хорошо видна на тёмном фоне старых досок калитки. Девочка стояла с узелком в руках и всё заглядывала во двор.
— День добрый, — первым подал я голос.
Девочка вздрогнула, покраснела и, протянув мне узелок, торопливо произнесла:
— Добрый день, Пётр Никифорович. Я хлебушка Паше и его брату принесла.
— Раз принесла, так сама и отдай, — предложил я и не взял её узелка.
— Так дома, вроде бы… и нет никого, — почти прошептала девочка и уставилась в землю.
Стеснительная. Это хорошо.
— Как это никого нет? — удивился я, открыл калитку и прошел к крыльцу. Гостья семенила вслед за мной. А я громко постучал в дверь и позвал, — Павел! Дома?
Дверь тихо отворилась. На пороге показался Николай. Хмурый вид его мне совершенно не понравился.
— А, дед, проходи, — пригласил он.
— А я не один. Со мной гостья, — сообщил я, — Где Павел?
— Так он на ближнем поле картошку копает, — ответил внук и хмуро зыркнул на девочку.
А она прижала к себе узелок и стала пятиться назад.
— Я тогда пойду…
— Узелок-то оставь, — предложил я и протянул руку.
Девочка совсем вспыхнула, отдала мне узелок, от которого повеяло душистым запахом свежей выпечки. Развернулась и убежала. Так и не свиделась с Павлом. Я сунул узелок с гостинцем Кольке и прошёл в дом. Руку занёс для крестного знамения, глянул на красный угол, а икон не увидел. Пуст был угол. Ещё с набега бандитов. Рука сама опустилась. Внук, хромая, прошел к столу, куда и положил хлеб.
— А ты чего не на поле? — поинтересовался я, усаживаясь на лавку.
— Так я того… ногу повредил, — объяснил Колька, садясь рядом со мной и задирая штанину. Синяк шел от лодыжки вверх на три пальца, — С яблони неудачно слез.
— Неудачливый ты какой-то, — посетовал я, — Вот поставите иконы, которые я вам дал, на свои места, глядишь, и Божье благословение на вас вернётся.
— Пашка не велит, — пробубнил Колька.
Калитка скрипнула, в окне мелькнул силуэт моего старшего внука и в сенях зазвучали его шаги. Он долго отряхивал одежду, потом налил в кружку из
