ее никогда не тронул! А она мне такое говорит вместо благодарности. Да-а-а, пороть надо было!» проносились мысли в его голове. Вышла на крыльцо жена, еле улыбнувшись, спустилась к мужу.
— Ты, Лешенька, не серчай на нее. Она ведь и правда его любит. Они вместе росли.
— Мало ли с кем она росла. Я ее хочу устроить, чтобы она бед никогда не знала. Семья Правдиных лучший для нее вариант.
— Но ты ведь и сам говорил, что люди они не хорошие, а Пашка-то примерный. Красноармеец, при деле всегда, да и сам вспомни, сколько по жизни натерпелся всего, а все равно человеком стал. А теперь на Просеньке хочет жениться. И она его любит. Дай им благословения.
— Человеком…Тьфу! Жениться не воды напиться — произнес Негодин и затушил папиросу. — Ладно, скажи ей, пусть идёт, одевается. Раз захотел к нам пожаловать Богоявленский, то мы его выслушаем.
Не прошло и пятнадцати минут, как сидела уже умытая, одетая Прасковья перед отцом и счастливо улыбалась ему.
— Вот хитрая ты лиса! Отца чуть не убила, а сейчас сидишь улыбаешься, — прищурил глаза Алексей Фролович, но Прося знала, что говорит он это по-доброму. — Мать, снимай икону с красного угла!
— Батюшка, зачем же икону? Он же красноармеец, коммунист… — всполошилась дочь.
— А мне никакой разницы нет, кто он таков. Все мы под Богом ходим. — Отрезал отец. — И если уж к моей дочери свататься идти вздумал, то я, как положено, встречу его с иконой в руках.
Молчала Прасковья, следила лишь, как мать передает образ в руки отца, а потом услышала гул на улице, словно кто-то выпустил пчел. Высунувшись в окно, увидала, как выстроились все соседи по бокам дороги и стоят, перешептываются.
— Ой! Что это они? — воскликнула Прося и с недоумением глянула на отца.
— Что, что, — произнес Негодин, — пойдем жениха твоего встречать.
Стоило семейству Негодиных выйти со двора, как наступила звенящая тишина. А по дороге к дому невесты шагал Павел Богоявленский. В фигуре его читалось напряжение, но не смотря на это шёл он стремительно и уверенно. Ни разу не обернулся и даже в сторону не посмотрел. Навстречу ему двинулся Негодин. Не доходя друг до друга двух саженей, остановились. Тишина продолжала звенеть, слышен был лишь стук пальцев пекаря по окладу иконы.
— Алексей Фролович, здравствуйте! — начал Павел.
— Ну здравствуй-здравствуй! — ответил ему Негодин.
— Пришел вот просить руки вашей дочери, — спокойно и размеренно произнес Павел, хотя самому казалось, что сердце из ушей выпрыгнет на пыльную дорогу. Он сглотнул, но остался стоять по стойке смирно. Негодин же, прищурил глаза и произнес:
— Парней на селе много, Павел, чем ты лучше?
— Алексей Фролович, я вашу дочь люблю и никогда в обиду не дам. Все сделаю для нее.
Негодин усмехнулся:
— А если придут обидчики-то? Дом сжигать, например, тогда что? — Он намеренно давил на него, чтобы тот почувствовал себя конфузливо, так и хотелось ему поубавить прыть паренька. Да только стоял красноармеец прямо, ни один мускул на лице не дрогнул.
— Не придут, Алексей Фролович, а если все же осмелятся, то не беспокойтесь ни о чем. Я всегда на страже. Теперь я буду ее защитником.
Эпилог
… Вот и Моршанск. Я вышел из поезда уже ближе к полуночи. Фонари на перроне освещали мне путь до здания станции, где я хотел пересидеть до утра. И пока шёл, всё думал о тех далёких временах, когда мужчины были воинами, когда за правое дело шли вперёд не задумываясь. И оберегали покой молодой страны не только на рубежах, но и в самых её глубинках. Обернулся, чтобы посмотреть на весь вокзал и точно время сделало шаг назад: я увидел, как по платформе бегали красноармейцы молодой советской страны, сильные, уверенные в себе люди, верящие в справедливость, которую несли с собой. Они строились в ряды, готовясь к отправке вглубь губернии для подавления восстания. А там, тарахтя моторами, подъезжают к станции бронеавтомобили, а на рельсах пыхтит огромный, мощный бронепоезд…
Подойдя к зданию вокзала, я скользнул взглядом по оконному стеклу и увидел себя в отражении. Остановился, поправил на себе росгвардейскую форму, вещмешок, кепку. И подумал: а сильно ли я отличаюсь от прапрадедов? Если я патриот, берегу честь офицера и с гордостью ношу эту форму, то — я такой же, как и они. Да, форма меняется, только вот воины, готовые защищать и охранять свою страну изнутри, остаются.
