ведра воду и вновь вышел на улицу, что бы умыться. А мы так и сидели молча, ожидая его появления. И вот в дом вошел уже такой серьёзный, почти взрослый парень. От прежнего внука, весёлого мальчишки ничего и не осталось. Он хмуро посмотрел на брата, потом увидел меня. Поклонился.
— Здравствуй, дед. Проведать нас пришёл?
— Да, вот хочу знать, как внуки мои справляются с хозяйством. Я видел, с нескольких яблонь еще не все плоды сняты.
— Снимем, не волнуйся, — заверил он.
А младший, прихрамывая, уже стол накрывал, да в печь лез.
— Садись, дед, во главе стола, — пригласил Колька.
Я отмахнулся.
— Э, нет. Я у вас в гостях. А хозяином тут — Павел. Потому ему сидеть во главе стола.
Пашка с непривычки помялся чуток, а потом, всё же сел на указанное место.
По центру поставили чугунок с картошкой, приправленной сверху зелёным луком. В плошке лежали варёные яйца. А посреди — хлеб от пекаря. Прежде чем начать есть, я произнёс короткую молитву. И заметил, что Колька так же перекрестился. Пашка сидел молча. Хмуро смотрел на стол, но и ничего не сказал. Когда трапеза началась, я поинтересовался:
— Ты почему иконы не ставишь?
Внук посмотрел на меня, потом на брата и, наконец, ответил:
— Не нужны.
— Тебе не нужны, а другим, может, и требуются, — возразил я.
— Бог не помог отцу.
— И большевистские отряды не помогли, — наседал я.
— Они, хоть, попытались. Они единственные что-то делали! — вспыхнул парень. И глазами так засверкал, точно кот к драке готовится.
— Ну-ну, будет, — попытался я его угомонить, — Бог тут ни при чём. Недаром в народе говорят: на бога надейся, да сам не плошай. А я предупреждал сына… вашего отца, что берясь за это дело, он проблем не оберётся.
И я тяжко вздохнул, отложил деревянную ложку в сторону и закрыл глаза, сдерживая рвущиеся наружу слёзы. Не по-мужски слёзы-то лить было. Да еще в присутствии внуков. Потому просто сидел и успокаивал себя. Да вот старший внук, похоже, вместо слёз выбрал для себя гнев.
— А еще говорят: знал бы, соломку туда подстелил бы! Выбора у отца не было! Он при двух предыдущих председателях был писарем. А потом, всё, грамотные закончились. Остался только он. Кто-то же должен был… — голос у Пашки сорвался и он замолчал. Но ненадолго, — Да если бы не кавалерия большевиков, нас бы тут всех бандиты порубили! И пусть трусы шепчутся, что бандиты за нас бьются, да только я не верю этому! Если они за нас, то почему нас же и убивают, грабят.
— Потому что все мы грешные. Нет среди нас праведников, — ответил я.
— А по мне праведники те, кто защищают!
— И большевики нас грабят, — напомнил я. Открыл глаза и посмотрел прямо на Пашку.
Пашка уставился на меня, помолчал немного и выдал:
— Ты сам говорил, деда, что крестьяне всегда отдавали часть урожая. Барину или продотряду. Только уж если и отдавать, то не единоличному богатею, а целой стране!
— Научил на свою голову, — пробурчал я.
За столом воцарилась тишина. Я доедал картошку. Хотел было узнать, сколько у них капусты и яблок мочёных осталось, да внук первым заговорил.
— Дед, я хочу быть защитником.
— Эх, замахнулся. И кого же ты собираешься защищать? — поинтересовался я.
— Всех.
А вот это мне совсем не понравилось. Что-то он замыслил, от чего нам всем будет нерадостно.
— А именно кого: меня, Кольку? Дочку пекаря?
При упоминании дочки пекаря, Пашка покраснел, смутился, но быстро взял себя в руки.
— Я уже сказал — всех хочу защищать. Всех!
На вид вроде взрослый, а в душе — юный идеалист.
— Ну-ну. Всех он решил защищать, — молвил я в ответ, — Ты, сперва, научись защищать себя и свою семью…
И вдруг понял, что ляпнул не подумав. Павел сидел и смотрел на меня большими глазами, полными слёз обиды на меня, на себя, на бандитов. На судьбу. Челюсть дрожала от еле сдерживаемых рыданий. Но всё же он смог мне ответить:
— А еще в народе говорят: один в поле не воин…
Глава 11
Сосед. Поджог
Сорок дней прошли, а события той ночи всё еще преследовали меня…«Он меня видел…Смотрел так, прямо в душу. Да ладно тебе, Василий, спокойно. Он не мог ничего знать. А Прокофия-то — убили. Истерзали мужика и как пить дать — убили. Что же это делается? Неужто из-за меня? Да быть того не может!» — мысли носились в моей голове, подгоняя друг друга.
— Васииииль! — крикнула из сеней Марья и я услышал ее торопливый шаг. Дверь распахнулась. — Слыхал, что делается-то? Прокофия убили! Мне Настасья рассказала, Пётр так и сидит тама с ним, ты сходи, глянь, да что же это такое, убили председателя нашего — все причитала Марья. — Это же похороны надо устроить, помин организовать, а робятишки-то его где?
Вставшее солнце первыми лучами озаряло комнатку и все показалось мне диким, неправильным. Не этого я хотел. Не смерти.
— Уйди, Марья, и без тебя тошно.
Остановилась баба в дверях, оглядела меня странным взором, словно и она знала, что во всем моя вина, да махнула на меня рукой.
Я ходил по светлице, а солнце становилось все выше и выше. Пора было идти на лесорубку, да только как я вбежал в дом после пристального взора мальчишки, так и захотелось мне остаться тут навсегда, света белого не видеть! Словно охмелевший от самогонки, я слонялся из угла в угол, да обдумывал как мне дальше быть.
— Марья! — крикнул я.
— Чего? — в светлицу вновь вошла жена, — Как-то ты плохо выглядишь, Вася, чай приболел?
Она подошла ко мне и по-матерински приложила руку ко лбу, пригладила волосы и так мне тошно стало от самого себя.
— Это я во всем виноват, Марья! Я его убил! — уткнувшись ей в передник, закричал я и горячие слезы обожгли лицо.
— Ей Богу, Василий, ты что такое городишь? — она оттолкнула меня за плечи и взглянула в глаза. — Это его бандиты лесовские убили, измучили да забили мужика. Ты тут каким местом?
Я посмотрел на нее больными глазами, утер нос и призадумался: никто не знает о нашем разговоре с эсером, про антоновцев. Я просто себе все выдумал. Расшатался ум из-за плохого сна и переживаний за родное село. Поделом Прокофию! Будет знать, как родное село предавать!
На лесопилке мужики то и дело обсуждали события этой ночи, оно и понятно, третий раз за год бандиты наведывались в наше село.
Похороны
