первого встречного эту лохматую ведьму выдаст — хоть за старого, хоть за нищего, хоть за рябого, хоть косого. Даже — за старого рябого и косого нищего — с радостью!
Если быстро заберут и подальше увезут, лучше — за реку, так она, Сорока, еще и приданное ей даст. Вон хоть платок с маковыми цветами, почти новый, только сбоку чуть угольком прожженный, шапку дедову кроличью, откуда он сказки ей с прибаутками доставал (в ней уж столько моли набилось, что никому не сторгуешь), да кота серого-мышелова, чтоб не гадил по углам у Сороки в сенях. А, еще перину Даренкину свадебную Сорока сверху в повозку навалит — только увозите с глаз долой вместе с Нежданкой!
И сны иногда такие сладкие Сороке снились, что нет больше в дому младшей падчерки, — слаще пряников медовых да варенья малиничного те сказочки были. Жалко, что не сбывалось пока.
Когда Авоська чудесным образом на поправку пошел, окончательно уверилась Сорока, что шкура медвежачья заколдована, а Нежданка — ведьмино отродье, правильно про нее в деревне говорят.
Глава 4. Свистульки певучие, или Сорокина жадность
Сорока сама того не понимала, как так получается — глаза у девчонки холодные, как вода в полынье, а жгут, коли взглядом встретишься, — так ледяной ветер до костей пробирает. Старалась мачеха не смотреть в эти омуты морозные. Ходит нечесаная, да и ладно, — за патлами не так и видать лицо с острыми скулами, подбородок вздернутый и взгляд этот яростный, нездешний.
Пока Нежданка еще мала, не заневестилась, кроме губ да глаз, и посмотреть не на что- такая она худющая, угловатая, как еще одежа держится на тощих плечиках — непонятно. Локти-коленки в стороны торчат, что у кузнечика, бегает быстро, исчезает незаметно.
Кабы за дедом ухаживать не надо было, она бы летом в избу только на ночлег заскакивала. Брюхо тощее, поди уж к хребту прилипло, — откуда силы-то берутся. Из-за стола первая выскакивает и сразу к деду за печку плошку с кашей тянет.
Летом иногда чумазая из леса приходила, — ясное дело, землянику, чернику да малину с кустов ест. Орехов иногда туесок и в дом принесет, малым раздаст. А зимой-то чем кормится, — чай, девчонка, а не белка, — орехи и ягоды на зиму в лесу запасать не умеет. Ну, точно нечистая сила ее питает, потому и ледяной огонь в глазах горит.
А свистульки ее сначала Влас на ярмарке продавал больше ради смеха, да чтобы старший сын Добросвет торговать учился. Не продавали даже — так, меняли на ерунду всякую.
Сам Влас возил на ярмарку домашнюю утварь деревянную — корыта, коромысла, ведра да бочонки. Зимней порой, когда работы в поле нет, что бы мужику и не мастерить.
Стал с двенадцати годков и Добросвета брать, чтоб к отцу присматривался, к народу привыкал. Всему учиться надо, а как с покупателями разговаривать — то еще не каждому взрослому дано. Хотел Влас, чтобы сын его не ломался под чужим напором, когда цену резко сбивают, но понемножку умел уступать, да так, чтобы и себя тоже не обидеть.
Попросила тогда Нежданка отца краски на ярмарке купить, чтобы глину расписывать, — может, первый раз за всю жизнь что-то для себя захотела и спросить осмелилась.
Сорока сразу, конечно, воспротивилась — просто на дыбы встала, как кобыла дикая необъезженная. Виданное ли дело, запасы семейные на такую ерунду тратить?!
Но Нежданка не хотела отступаться, давно она о красках мечтала.
— Тятенька, ты продай тогда на ярмарке свистульки — все, что я уже налепила. Они ладно поют, только нарядно не разукрашены, — совсем тихо попросила она. — А как денежек наберется, то краски купи. Расписные свистульки подороже стоят, я новых налеплю.
Выгнул Влас бровь удивленно, изумившись неслыханной дерзости, да ничего не сказал. Все, что вокруг случалось, доходило до его разума теперь не сразу, а как через толщу воды болотной. Мутная была та водица, все темнее с каждым днем становилась, как будто летел Влас в глыбокий колодец все ниже и ниже, все дальше от солнечного света падал. А дна у того колодца и вовсе не было.
Только вечером отец все же велел Добросвету в следующий раз взять на ярмарку берестяной короб со свистульками.
В первый день на ярмарке глиняные забавы Нежданкины они на петушков сахарных сменяли да на цыплят живых махоньких, на морковку спелую да яблоки ранние. А за лошадку с наездником мальчишка избалованный упросил мать поломанную сережку отдать с бирюсинкой. Зато конь глиняный — ух, какой — на всю улицу поет, да с переливами, если пальцами дырочки с боков зажимать по очереди. И наездник на нем в скоморошьем колпаке задом наперед едет — вот потеха!
Во второй раз привезли с ярмарки котенка серого от кошки-мышеловки — за него три свистульки запросили, Добросвет сторговал на две. Яблок да морквы опять насовали деревенские бабы за глиняных уток и зайцев, за посвисты лесные.
Морковки с яблоками у Сороки дополна своих было, но все ж таки лучше яблочко наливное откусить, чем на глиняного петушка с дыркой в заду любоваться. А свистеть в избе своей Сорока всем строго-настрого запретила, чтобы богатство не высвистывать. Даже Богданчику заборонила.
Булаву игрушечную, увесистую, за козлика-свиристелку Добросвет удачно на третий день торговли выменял. Влас и сам бы такую булаву вырезать мог из толстой ветки дубовой, но на то полдня потратить бы пришлось, а откуда у него время на забавы? Печь опять прочищать надобно, лаптей новых наплести — рвутся все, да мешки с зерном в сухой угол перетягать — крыша-то все подтекает…
Булава, понятное дело, Богдаше досталась — Сорокиному любимчику. Котейку Тишкой назвали.
Так и пошла-пошла торговля свистульками помаленечку. Уже, почитай, третий год торгуют.
И Влас не один на ярмарку едет, и Добросвет ума-разума набирается. Свой лоточек из короба плетеного на землю поставил рядом с отцовой палаткой. Сам мальчишка покупателей созывает, сам торгуется, сам расчет ведет. А Влас за тем присматривает, чтоб сынка не обидел кто, не обманул.
Даже Сорока выгоду от свистулек быстро усмотрела — в дому мелочь всякая полезная прибавляться начала —
