автомате предложив заполнить анкету на уход за его тетушкой, которой, по его словам, в силу возраста пришло время нанять сиделку. К посетителю лип глаз, и я не мог понять почему, но было ощущение дежавю. Мужчина преклонных лет, одет по моде годов своей молодости во все оттенки черного. Когда он ушел, его статный образ все еще искал в моей памяти, откуда же он мне знаком.
Когда я откладывал и запаковывал документы, мой взгляд упал на конверт, которого раньше на столе не было, открыв его на автомате, я вытащил записку.
«Я буду Вам предельно благодарен, если первые несколько дней вы лично проконтролируете работу вашего сотрудника, ибо тетушка у меня очень придирчива.
Конечно, за эту работу я заплачу отдельно. Аванс уже ждет Вас в конверте.
С уважением, М. О.».
Конверт полетел из рук на пол, в голове тут же всплыли воспоминания, откуда знаком был образ посетителя, пульс забился в горле, а в голове потемнело.
— Вот черт…
Улыбающиеся
Говорят, что сумерки — это грань между мирами. И с этим трудно не согласиться, ведь даже ночью более уверенно можно себя чувствовать, чем когда на землю спустились первые сумерки. Все затихло и ждет, когда ночь вступит в полноценные права. Особенно это чувствуется поздней осенью, ноябрьскими вечерами, когда деревья уже сбросили листья и серыми мокрыми щупальцами тянутся к небу, шевеля ими на пронизывающем ветру в слабом желтом свете фонарей. С неба обычно падает что-то мерзкое мокро-сырое, похожее и на снег, и на дождь одновременно. И вроде ты идешь по знакомым улицам и дорогам, но, сам не замечая, все ускоряешь шаг, чтобы быстрее уже добраться до дома и спрятаться от всего мира в теплой квартире с чашкой кофе… Мне, как и каждому из вас, довелось провести такой вечер.
Вечер уже сильно затянулся, а я все сидел у Тома в гостях в небольшой компании, которую составляли наши с ним общие знакомые, человек этак десять. Все примерно одного возраста и одной социальной ступени. Собрание «офисных клерков», как мы сами любили шутить. Шел уже десятый час, все успели неплохо поднабраться, и разговоры, как обычно, перетекли во всеми любимую тему баек о мистике. После второго круга довольно глупых пьяных шуток, когда за окном показался рыжий круг луны… Том кашлянул, затянул сигару и, ставя на стол полупустой бокал с виски, оглядел всех по очереди, словно прикидывая, стоит ли говорить, и стал рассказывать.
— Это было в моем, как вы понимаете, уже далеком детстве, — смотря в окно и теребя во рту сигару, начал он, — мне было лет пять от роду, и до сегодняшнего вечера я не рассказывал историю ни одной живой душе, для всей моей семьи это была запретная тема. И все унесли ее с собой в могилу.
Надо сказать, Тому было пятьдесят лет, с густыми черными волосами и благородной сединой, средней комплекцией, с вечно спокойным почти восковым лицом он выглядел на лет десять моложе. На нем был дорогой черный фрак с алыми пуговицами, к которым так и лип глаз, хочешь ты того или же нет.
— Мы только купили дом, он стоял недалеко от деревни Мантино, но все же от других домов его отделяла просека, — продолжал он. — Дом был просто мечтой ребенка, много места, много лестниц и комнат. Огромный сад и лужайка с прудом, бегай, прыгай, сходи с ума. Но что-то в нем было не так. Спалось всем на новом месте из рук вон плохо, слышались стуки и шорохи. Все стали плохо спать, а утром ходить не выспавшимися, с красными глазами, раздражительность стала для всех домашних обычным состоянием. Но все в корне поменялось примерно через месяц. Я возвращался с прогулки и, вбегая в свою комнату… вбегая в свою комнату, я увидел в ней ребенка… девочку примерно моего возраста, — голос Тома дрогнул, и рот скривился в гримасе отвращения, как будто он видел перед собой что-то ужасно мерзкое. — Она сидела ко мне спиной, ярко-огненно-рыжие волосы до поясницы, и она играла с моей машинкой, но я так растерялся, что даже не рассердился.
В комнате царила тишина гробовая. Когда Том замолкал, можно было расслышать биение своего сердца.
— Я подошел к ней, но тут она обернулась, — Том оторвал взгляд от окна и луны и снова оглядел всех, — она обернулась, и я увидел ее лицо, и можете мне поверить, оно было прямиком из ада, это был сгусток всего вселенского ужаса, мертвенно-бело-синее лицо, расползающееся в омерзительно отвратной улыбке от уха до уха, совершенно неживой и неестественной улыбке. Глаза же не выражали ничего… Ничего от слова «совсем», просто два черных дна в каждой глазнице… только улыбка. Только оскал с мертвыми глазами, в волосах, как огонь. Казалась, она смотрит прямо из пламени ада и сразу тебе в душу, которую высасывает. Я в приступе страшной паники вылетел из комнаты. А когда вернулся с мамой, уже, конечно, никого не было. Но этот день я запомнил. С него-то все и началось. Теперь я видел ее постоянно. И моя жизнь превратилась в кошмар. Мне никто не поверил. Или сделали вид, что не поверили. Родители в тот вечер постоянно переглядывались, а мама проплакала всю ночь.
Моя жизнь превратилась в ад. Теперь я мог проснуться ночью и увидеть ее на краю кровати. Она все так же улыбалась…. В ванне, на прогулке, за завтраком или ужином — она могла прийти в любой момент. Через некоторое время я стал привыкать к такому соседству, она меня не трогала, мне даже казалось, что я ей нравлюсь и она хочет играть со мной, но все равно она наводила на меня ужас. Липкий ужас, который расползался по спине. Да, она ничего плохого мне не делала, но улыбка, черт, да это улыбка самого сатаны, — чертыхнулся Том. — Прошел где-то месяц моего личного кошмара и ужаса, — на несколько секунд повисла тишина, от которой тут же зазвенело в ушах, — мне все твердили, что у меня слишком буйное воображение, да и кто поверит мальчишке пяти лет? Но я видел по их глазам, что они верят, по глазам мамы, что она верит, верит и не хочет верить одновременно. Я видел в них страх, животный страх инстинкта самосохранения.
Но время шло, мой личный ад был все так же всегда со мной, наступала осень, и тогда в канун Дня Всех святых она показала мне свою «семью», таких
