испуганной. И даже кажется, что в ее взгляде сверкает огонек жажды приключений. Вовремя ее Саша отловила, а то эта авантюристка могла бы напридумывать дел.
— Маш, а ты маме звонила? Спрашивала, почему она задерживается? — выясняет Мейер.
— А у мамы гастроли. А папа в командировке. Я думала — няня заберет. Папа с проживанием нанял.
— Понято. А няня, значит, не забрала? — уточняет женщина.
— Неа! — вполне жизнерадостно подтверждает девочка.
Сашка мнется в дверях, явно желая бежать дальше, сплавив Машу на начальницу. Катерина усмехается понимающе одними глазами и решает не мучать молодого тренера:
— Александра Константиновна, идите заниматься своими делами. Мы с Марьей порешаем задачку. Да? — обращается к девочке.
— Да! — ничуть не тушуясь, отвечает та.
Попытки дозвониться няне, а потом отцу и матери — хотя двоим последним-то — зачем, какая от них помощь — ни к чему не приводят. Люди на работе. Няня пропала неизвестно куда.
“Будем надеяться, что ее машиной сбило, а не квартиру сейчас выносит у Богора”— думает про себя Катя.
— Маш, а у тебя ключ есть от квартиры? — спрашивает Мейер.
Девочка кивает растрепанной головкой.
— Ну, тогда план такой. Сейчас забираем твою зубную щетку, пижаму и что там тебе еще понадобится, и, поживешь у меня, пока папа не вернется из командировки.
— Он завтра вернется. Утром, — доносит девочка.
— Тем проще, — улыбается Екатерина.
И тут у ребенка в сумке начинает верещать телефон какими-то дикими звуками:
— Папа! — подскакивает Машка и лезет за трубкой.
Выражения лица Антона женщина не видит, но подозревает, что слово “безумное” хорошо бы его описало, потому что свое общение с дочерью он начинает даже не с приветствия, а с вопроса “где ты?”. Чуть успокаивается, когда понимает, что ребенок никуда не ушел из “Зари” и сидит в кабинете старшего тренера. Марья совершенно серьезно объясняет непутевому в своих страхах папашке, что все под контролем. Она уже договорилась и проведет ночь со взрослым человеком.
— Кати, пригласила меня в гости с ночевкой, — только в этой беседе женщина слышит, что без отчества Маша ее зовет на американский манер с мягким, почти переходящим в свистящий — “т”, и “е” превращающийся в “и”. Интересно, откуда она взяла такое прозвище? Вряд ли папа в приватных беседах нашептал. А хочется, чтобы нашептал. Ох, как же хочется!
— А ну-ка, передай трубку Екатерине Андреевне? — требует отец.
Впервые за несколько месяцев женщина видит так близко его лицо. Вид взъерошенный, да и есть от чего. Тоша запинается в словах и уточнениях, действительно ли для нее не будет слишком обременительно взять ребенка на ночь? Утром он сразу же, с самолета, приедет за дочерью.
Она опровергает его беспокойство, на все соглашается, особенно не вслушиваясь. И на душе шелестят крыльями бабочки, напиваясь через зрачки его образом на экране телефона.
****
Под нарезку салата к ужину снова слушает щебетание Маши, общающейся с отцом. Ребенок освоился в ее жилье со скоростью света. На столе в когда-то дочериной комнате уже валялись наушники, на кровати скинутая кофта, а звонкий голосок звучал то из одного угла квартиры, то из другого. И впервые за долгие годы этот, прежде полный голосов дом, снова стал живым.
— Маша, передай папе, чтобы завтра забрал тебя отсюда, а не из “Зари”. У нас выходной, будем спать.
Маша начинает повторять слова Катерины, но Антон, замечает, что и сам отлично слышал.
— Лучше спроси у Екатерин Андреевны, по какому адресу ехать?
— Ты знаешь! — доносится приглушенный голос женщины, которая где-то вне поля его зрения собирает ужин.
— Я не знаю, — возмущается девочка.
Катерина смеется, продолжая перемешивать салат:
— Я говорила твоему папе. Он знает.
Так они продолжают вести эту беседу на троих, в которой двое остаются друг для друга невидимками. А непосредственный ребенок, объединяющий эти две далекие планеты, придает общению особенную атмосферу.
“Вечер со вкусом “семья”. Заменитель идентичный натуральному”, — бабочкам внутри плевать на суррогат. Им для щекотания души крыльями вполне хватает того, что есть.
И город залит тишиной и нас теперь не найти…
Как воды поток, утром к тебе спешит
Скомканный листок рваной моей души.
Выслушай, прошу, жажду мою утоли.
Я еще дышу, только надолго ли?
Утро-акварель скрасит мою печаль.
Раньше костер горел, а теперь свеча.
И снова луна спешит с неба кивнуть отбой.
Мне все равно где жить, только бы жить с тобой
«УмаТурман»
Он стоит, прижавшись губами к ее короткостриженому затылку, чувствует каждый миллиметр спины, прижатой к его груди, и морзянку сердца, бьющегося между лопаток прямо в его душу. И пальцы. Тонкие длинные пальцы, заплетающиеся с его пальцами на ее талии. Так бы и стоять вечно в замершем времени. Слушая сбивчивый рассказ ее взволнованного сердца его истерзавшейся душе.
— Кати?! — звонкий голос разгоняет время до обычных скоростей, и в грудь ему легко толкается тихий женский смех. Еще секунду, пока она не сделала чуть заметный шаг вперед и не сняла его ладони своими руками.
— Маша, я на кухне! Папа приехал!
А теперь — доброе утро, дорогая реальность. Тебя не ждали, а ты приперлась!
****
Если б можно было подталкивать самолет в хвост, он бы этим занялся, но оставалось только нервничать, сидя в кресле бизнес-класса и вспоминать. Этот вечер. Знакомый голос, словно слегка пересыпанный белым песком тропических пляжей, оттого теплый и шершавый.
Как же ему хотелось попросить дочь развернуть телефон, чтобы снова увидеть ее, домашней, крутящейся по своей квартире в обычных заботах окончания дня. Такой, которую знали только немногие, которую он не смог забыть даже по прошествии всего того времени, что видел лишь официальную версию: всегда подобранную внутренне, строгую, так быстро бронзовеющую для публичных выходов. С замерзшим надменным выражением лица, потому что она знала, что на нее смотрят сотни безразличных камер, десятки таких же безразличных режиссеров трансляций и операторов, миллионы слишком небезразличных поклонников и ненавистников.
Как он всматривался в каждую черту ее улыбающегося и успокаивающего изображения, пока решался вопрос с устройством Маши на ночь, когда нес стандартную чушь про “компенсацию” и “затруднения”. Взгляд успел проскользить по тонким морщинкам под уставшими глазами, мысленно чмокнуть в кончик носа и горько-сладко утонуть в воспоминаниях о теплых мягких губах, каждое прикосновение которых было сейчас залито медовой смолой его обожания и стукалось янтарными камешками в памяти при любом взгляде на ее лицо.
Так что, если б можно было толкать самолет в хвост, он бы
