на сборах, он почувствовал, как стала ускользать от него его прекрасная блондинка. Вроде бы ничего не делая особенного, она все время была то занята, то утомлена, то просто куда-то исчезала. И он бы, наверное, что-то попробовал выяснить, если бы в минуты близости не чувствовал, как она буквально растворяется в нем, их любви и совместности. И казалось, что все самое главное происходит в эти минуты, а то, что вне их — временная заминка. Может быть, размышление над коротким разговором, произошедшим за пару недель до начала сборов.
На белом льду “Зари” кружится девочка лет десяти. Темные кудряшки собраны в непослушный хвост, норовящий развязаться и выпустить гриву на волю. Длинные ноги выталкиваются во вращение. Позиции сменяют одна другую, нанизывая черты и сложность вместе с ними.
Антон упирается плечом в плечо Катерины, стоящей на льду и откинувшейся на бортик спиной и, наклонившись к самому уху, шепчет:
— А если бы у нас была дочка, то она была бы вот такой.
Чувствует, как чуть напрягается тело молчащей женщины. Как только ребенок останавливается, Мейер отъезжает к спортсменке и начинает исправлять допущенные ошибки.
Она тогда ему так и не ответила. А потом приехала с опозданием на сборы. И все начало умирать. Зря он, конечно, вцепился в эту детскую тему, знал же, что она не готова была. Но так хотелось, чтобы мысль хотя бы появилась в их личном космосе. Вдруг бы выгорело.
— Богор, я Машу в декабре отправлю на квал по второму спортивному, — слышит словно издалека Антон.
В сегодняшней реальности на бортик со стороны льда откинулась совсем другая женщина. Вместо светлых кудрей, темный гладко зачесанный висок.
— Ей нужны будут программы, — сообщает Абрамова. И в этом сообщении слышится вопрос.
— Это предложение, Александра Константиновна? — улыбается в бороду Богоров.
— Если ты не против, — кивает Сашка. Оборачивается, — Я договорюсь с КатьАндреевной.
Улыбка хореографа становится хитрой:
— То есть секс все-таки будет? — практически хохочет он, не повышая при этом голоса.
— Иди нафиг, извращенец, — ворчит молодая тренерша и уезжает к подопечным подальше от шутника.
Машка, пожалуй, единственное, что оправдывает сложившуюся историю его жизни. В остальном, он за альтернативную реальность, в которой фраза про кудрявую дочку просто не была произнесена.
Наша жизнь потечёт по протокам венками
По некошеным травам
Не летай, соколёнок,
Я сегодня упала
На Ивана Купала
И уснула глазами,
А душою белёной
Всё ходила-бродила,
Огня да искала.
Моя милая дочь,
Улетела ты птицей
И поила всю ночь
Душу чистой живицей.
Поспешу, побегу
За околицу к ветру,
Прыгну через костёр,
Не забыв помолиться.
«УмаТурман»
Екатерина отсматривает программы юниоров и отчетливо понимает, что ей не кажется: уже из четвертого проката торчат очень знакомые “уши”.
— Абрамова, Кузнецова, Глухих и ты, Любочка — зовите хореографа, — наконец не выдерживает она.
— Которого? — задает резонный вопрос Аня, — У нас же разные хореографы на программах.
— Того, который переделывает за нашими штатными хореографами эти самые программы, — язвит Мейер, — Девочки, я эту хореографию видела еще до того, как ее стали называть “гениальной”, “эталонной”, и какой там еще?
Она оборачивается к молодым тренерам, поясняя всем своим видом, что девчонки явно зарвались и заврались одновременно.
— Абрамова, звони! Уж у тебя-то его номер точно в быстром наборе. Единственная, кто придумал, как запрячь Антона Владимировича законно?
Сашка довольно улыбается:
— Я вообще умная!
— Звони, умная! Тебе я тоже разрешила не кроить с Богоровым программы, а сделать для его дочери проги на квал.
— Уникальная, — вдруг выдает Кузнецова.
— Это ты про Абрамову? — прищуривается старший тренер.
— Нет, про хореографию. Гениальная, эталонная и недавно слышала — уникальная.
— Прекрасно! — соглашается Мейер, — Хочу видеть того, кому посвящен весь паноптикум эпитетов, которые мы сегодня вспомнили.
— А Антона Владимировича нет в городе, — тихо замечает Люба, — Он в командировке.
— Ясно! — на душу опускается легкая дымка печали по несбывшейся встрече, — Девочки, имейте совесть! Вы в курсе, сколько стоит час работы хореографа уровня Богорова? Как он у вас мальчиком на побегушках-то оказался?
— Он не возражает и не отказывается никогда, Екатерина Андреевна, — вступает в разговор Лиза Глухих.
— А вы хотите его доконать до того, что он начнет отказываться? — удивляется начальница, — У нас три хореографа-постановщика в штате. Можем нанять кого-то со стороны, не для юниоров, конечно, но можем, если нужно. Почему вы не работаете с теми, кто делал эти программы?
— Мы работаем с лучшим из доступного, — нахально перевирает ее же собственные тезисы Сашка.
— Отлично! Как собираетесь записывать в презентационной карточке хореографа? — задает главный для себя вопрос Катерина.
Саша пожимает плечами:
— Согласно оплаченной работе, КатьАндреевна.
— Абрамова, а у них ничего не треснет подписаться под чужой хореографией? — возмущается бывшая наставница.
— Неа! — совершенно буднично заявляет Абрамова.
— Все с вами ясно. Значит так, берете своих хореографов за шиворот. Выводите на лед и пусть отрабатывают съеденный хлеб! А то пойдут вон за профнепригодность! Сначала они, а следом — вы, за то, что не умеете доносить мысль и контролировать исполнение. Понятно?
Ответа она не ждет. Да и, если уж честно, как не понять девчонок? Разве самой ей не нравилось работать с Тошкой? Сердце в очередной раз закрутилось в сложном вращении, а память услужливо подкидывала фрагменты пятнадцатилетней давности.
Вот они хором объясняют положение и синхронно принимают позу, раскинув руки так, что пальцы соприкасаются.
Вот она включает музыку на весь каток и, разводя руками, говорит:
— Тош, слушай, какая красота, но образа совсем не вижу!
И он склоняет голову набок, смотрит ей в глаза своим особенным прищуром и напитывается звуками.
Вот он бережно подкручивает ее на льду при постановке вальса из фильма “Мой ласковый и нежный зверь”, и она чувствует себя юной героиней, умирающей от счастья в объятиях невозможного любимого.
Вот в номере нежно капает ее слезами освобождения от сезона “Лунная соната”, которой они отмечают победу на Мире Кузнецовой.
Так день и потек, то и дело сваливаясь в воспоминания и окрашивая их новыми мягкими оттенками нежной ностальгии
Стук в дверь кабинета, и следом — силуэт Абрамовой в дверном проеме:
— Екатерина Андреевна, у нас проблема, — обеспокоенно говорит Сашка.
— Какая? — настораживается руководитель.
Проблема тут же высовывается из-за спины своего тренера. Девятилетняя проблема по фамилии Богорова. Мейер вопросительно смотрит на Сашу.
— За Машей никто не пришел, — объясняет Абрамова.
Екатерина смотрит на девочку. Та не выглядит ни опечаленной, ни
