его толкал, несясь к иллюзии любви и счастья, которые ему, сказать по совести, никто и не обещал на той стороне.
Всерьез он сейчас думал лишь об одном, стоило ли выписать премию няне, которую с острым аппендицитом увезли прямо из их квартиры и тут же отправили на операционный стол? Судьбу ведь нужно поощрять?
С одной стороны, конечно, дорогая женушка проклевала ему мозг до глазных яблок, когда отчитывала за такой безалаберный подбор персонала. А как можно предугадать приступ аппендицита? С другой — ему все же удалось уговорить ее не нестись в Москву с гастролей по Италии. Если вдуматься, супруга не так и сопротивлялась. К счастью, эта женщина любит свою работу, музыку и выступления. Очень кстати — в сложившейся ситуации.
Огромный плюс ранне-утренней Москвы — отсутствие пробок. Собственно, это единственное время, когда можно хоть что-то положительное сказать о трафике столицы. Из года в год градоначальники обещают решить вопрос, но пока из решений, как обычно — запрещать и не пущать. Поток автомобилей в городе, где живет уже почти 50 миллионов, жуткий. Но в 6 утра можно насладиться каким-никаким, а движением к цели.
Сколько же раз он ехал этим маршрутом к дому, который за годы вместе стал считать и своим? Не счесть. И память быстро выстраивала давно забытые, казалось, алгоритмы движения, вспоминала повороты и спуски. И лишь иногда Антон удивлялся поменявшимся знакам, точно помня, что было иначе.
Больше года они с Машей в Москве. Опять падает снег, белыми хлопьями прилетающий в темное ветровое стекло. Он снова успел врасти в эту школу. Переобнимал и наполнился своими девочками и мальчиками, которых когда-то учил. И даже стал таскать с собой коньки, если вдруг надо будет помочь. Счастливым щенком бежал на зов бывших учениц, помогая разбирать и переделывать фрагменты программ. Пожалуй, все это было непедагогично, непрофессионально и даже просто неправильно, но так приятно, что плевать на правила. Он любил эту школу, этих девчонок-тренеров и их одну на всех снежную королеву. И никогда б не ушел, если бы были силы выносить ее морозное отстранение.
Мужчина пересекает темную парковку у ее дома, подсвеченную по периметру фонарями. Забегает под козырек и жмет на домофон так и незабытого номера квартиры. И именно в этот момент соображает, что приходить в гости в 7 утра в ноябре, когда за окнами еще полноправная ночь, а у женщины, так любящей поспать и так редко имеющей возможность это сделать, выходной — вообще-то, хамство.
Голос в домофоне заспанный. Вид тоже умильно-неразбуженный. Во взгляде страдание от того, что ее подняли так рано. И сам взгляд — с сонной поволокой. Такой, какой он видел у нее утром, будя первым поцелуем и предлагая до завтрака еще вспомнить, что мир ярок и ежеутренне созидаем. Такой, который от его прикосновений становился сначала ясным, а потом темным, наполненным густым, тягучим возбуждением.
— Богоров, ты бы хоть кофе что ли в аэропорту выпил перед тем, как ехать сюда и будить нас, — шепотом ворчит Катерина, разрушая сладкие воспоминания о чудесных пробуждениях в ее объятиях. Кайфоломщица!
— Прости, я не сообразил с перепуга! — оправдывается он.
И тут же на его губы ложится длинная ладошка, а взгляд становится яростным:
— Да не ори ты! Ребенок спит! — шипит женщина.
Интересно, она точно не понимает, что творит? Единственное, на что способен его мозг в эту секунду — представлять, как он вопьется поцелуем в ладонь, лежащую на губах, сгребет в объятия это утреннее тело в халате, между полами которого виднеется голая нога до середины бедра. И добавит в свою коллекцию эротических воспоминаний еще одно — утреннее.
Не давая ему говорить, женщина указывает за спину и произносит все так же шепотом:
— Иди на кухню!
Минут пять он просто сидит на стуле, озираясь и понимая, что, как минимум, кухня изменилась мало. Точно меньше, чем хозяйка. Если присмотреться, видно, что много обновлено, но все ровно в том же стиле и цветах.
А потом решает, что, если уж за два десятка лет она не поменяла кухню, то и привычку хранить кофе — тоже. И впрямь, запасы находятся ровно на той же полке и, кажется, даже в той же банке, лишь чуть пообтрепавшейся за время.
Еще через 10 минут, когда он допивает вторую чашку кофе, хозяйка возвращается на кухню. Привела себя к презентационному виду. Накрасилась. Теперь под халатом еще и летящие длинные пижамные штаны. Кайфоломщица же!
Зачем спрашивается косметика, если у него единственное желание — разрушить этот арт-объект своими губами, руками и, возможно даже, наволочками и простынями, в которые она будет умолять его не останавливаться.
Пока фантазия разыгрывает на редкость неприличные сцены, Богоров ухаживает за дамой, наливая кофе и передавая ей:
— О да, ты лучший! — произносит она с такой интонацией, что фраза отлично вписывается в центр того самого сюжета с возрастным ограничением 21+, которым наслаждается его мозг в эту минуту.
— Доброе утро, Катюш! — почти шепчет он, когда она отставляет чашку с выпитым на две трети кофе.
— И тебе того же, Тошенька, — улыбается она в ответ, — сейчас соображу ребенку завтрак какой-нибудь и тебя накормлю, а то ты и правда примчался сюда как на пожар. Куда спешить? Все хорошо у нас.
— Что же мне делать с Машкой? — озабоченно мнется Антон, — Как оставлять с няньками? У нас в этом городе теперь и нет никого, чтобы присмотреть!
— Богоров, ты дурак? — недовольно оборачивается от холодильника, куда забралась за продуктами для утренней готовки, Катя, — в “Заре” толпа взрослых людей, которые по гроб жизни тебе обязаны. И это не считая того, что ты последний год им делаешь, исправляя за “большое спасибо” программы…
— Предательницы! — смеется Антон, — Донесли на меня все-таки!
— Они сдались под нечеловеческими пытками! И тяжестью неопровержимых улик! — улыбается Катерина, разбивая в миску яйца на омлет.
— Думаешь, нормально будет попросить? — все еще сомневается Антон.
— Я сама скажу им. В конце концов кто-то из них всегда в “Заре”, да и я, когда не на этапах, тоже могу помочь. Справимся, — молоко вливается в миску.
Когда она протягивает руку к солонке, то чувствует его губы, прислонившиеся к затылку.
Тело, словно магнит к листу металла, притягивает к мужской груди, а его руки знакомо и уверенно ложатся на талию. Надо убрать эти руки и отодвинуться. Но все, на что согласно тело — сплести свои пальцы с его и спиной чувствовать, как через лопатки стучится ей в душу частым ритмом его нежность.
— Кати?! —
