Что ты за человек такой, девушка просит, а он кобенится-ломается!
— Я не… Хорошо, хорошо… Ты уши прикрой.
— Ага, и в солому заройся! Давай, жги!
Пастух — делать нечего — «зажег». Сперва робко, негромко, все поглядывая на Медяну. Та слушала, и лицо ее менялось, теряло жестковатую насмешливость, делалось мягким и задумчивым. Глаза увлажнились.
Когда Выпь замолк, Медяна прокашлялась, высморкалась и честно кивнула:
— Очень.
И после, этим же вечером, вытащила его в заведение, где собирались работники ферм и жители деревни. Медяну, хозяйскую дочку, здесь знали и любили, а вот на пришлеца глядели без особого расположения. Но и без лишней неприязни — чего злобиться, после драки-то. Парень себя уже показал.
Сразу зачесались кулаки и заныли синцы. У Второго до сих пор подозрительно шаталось несколько зубов, да и с лица не до конца слиняла желтая, с зелеными переливами, плюха.
Девчонка не стала дожидаться разрешения грозы.
Смело протиснулась за свободный стол, огляделась. Выпь спокойно опустился напротив.
— Эй, Медяна, — крикнул, отвлекаясь от разбивания шаров парень с чайными волосами и вялым ртом, — или щенка своего выгуливаешь?
— Щенок у тебя в штанах, Дакон, — даже не обернулась рыжуха.
Ответил Выпь. Перекрывая гогот собравшихся, сказал спокойно, глядя в нагловатые глаза задиристого парня:
— Иди сюда. Идите все сюда, и я заткну вам рот халявной выпивкой. Кажется, так здесь принято заводить знакомство, сразу после драки?
Дакон хмыкнул:
— Да откуда у тебя лутоны, желтоглазый?
— Слышал про оларов?
— Бесноватые твари старины Макона? Ну.
— Я им пастух.
— Брешешь! Они в жизни никому не подставятся.
— Хочешь поспорить? — азартно приподнялась Медяна. — На меру ящика пива, а?
Вокруг засмеялись. Знающие еще присоветовали:
— Давай, все десять заряжай!
— Смекнул теперь, откуда у него деньга? Много таких умников, как ты, Дак!
Парни с яблочной фермы согласно заржали. Они-то все были в курсе.
— Твоя взяла, щеня. — Дакон хмуро заглянул в опустевшую кружку с ошметками пены на дне. — Так что там насчет выпивки?
Немного погодя, когда народ созрел, Медяна отняла у сильно датого паренька гитару. Рявкнула, чтобы все заткнулись, легко пробежалась пальцами по струнам…
Кивнула Выпь. У парня на мгновение заложило уши, задержало бег сердце. Все же, он помнил, чем завершались прошлые его выступления.
Запел — самую простую здесь песню, о нелегких буднях сельских парней и прелестных господских дочках с белыми лицами и нежными руками.
Люди слушали и не спешили корчиться, умирать или бежать в ужасе. Им нравилось, да так, что даже подпевать не спешили. Его слушали — даже самые пьяные.
Что-то изменилось.
…возвращались не спеша, длили прогулку между неубранных полей цветущей тмари. Белые пушистые колоски светились, превращая засеянные угодья в волнуемое ветром опаловое море. Рыжая тащила заимствованную гитару и болтала без умолку.
— …а они когда все заткнулись, аж жутко стало. Только орали, и вдруг — тишина.
Выпь вежливо улыбнулся. Чувство было странным. Не победным, пустоватым и безвкусным. Интересно, что сказал бы Юга? Или вовсе не стал бы говорить, улыбался насмешливо?
— О, снова это лицо.
— Какое?
— «У меня в голове что-то ползает и это восхитительно», как-то так. Ты вновь думаешь о нем?
— Нет, — соврал Выпь, потому что заметил — девушку расстраивали его неотвязные мысли о беглом спутнике.
— А о ком тогда? — лукаво улыбнулась рыжая.
— О Мороке. Надо бы выездить, застоялся.
Медяна фыркнула, проворчала:
— Кто о чем, а пастух о стаде. В ночь возьмешь?
— Ага.
— Я пас, — зевнула, потерлась встрепанной башкой о плечо пастуха, — как приду, так сразу завалюсь. Ты не против?
— Нет. Все хорошо.
— Н-да, язык намеков не для тебя, — в сторону буркнула девушка.
— Что? — не разобрал Выпь.
— Ни-че-го.
Выпь проводил Медяну до летнего домика в глубине старого сада. У двери остановились.
— Гитару возвращать будешь?
— Не-а, — Медяна хозяйственно прижала к себе фигуристое гитарное тело, — подлец загубит инструмент. А теперь он в надежных руках.
Склонила голову. Так, в тени деревьев, под шапкой ночи, волосы ее казались черными. Почти как у Юга.
— Подержи-ка.
Выпь послушался, перенимая инструмент. А в следующий момент получил — поцелуем прямо в губы.
..позже, в утренний сумрак, все-таки ушел.
***
К соседям его тянуло невероятно. Едва выкроив затишок — когда ни за кого и никому не отвечал — отправился туда, якобы обкатывая Морока. Норовистый летун покладистым не сделался, но с Выпь у него сложились ровные, почти дружеские отношения.
И, в отличие от людей, олар соседей не боялся.
На Чужой Двор они прилетели в ночь, спелую и полнозвездную. Выпь оставил подопечного на легкой привязи. Мало ли что могло случиться, зверь должен суметь освободиться сам.
Нужный Дом нашел не без труда, все они казались одинаковыми, под одной крышей. О случившейся встрече помнил, надеялся вновь увидеться с жутковатой обитательницей. Слова ее — случайные ли? — не давали покоя.
Дверь подалась без скрипа.
— Пришел-таки. Или старуху навестить сдобрился, или ищешь чего, Манучер?
— Я не Манучер, — с порога отверг Выпь.
— Дай взглянуть, — соседка вновь протянула руку, и на сей раз Выпь не стал отступать.
Остался стоять.
На кончиках растопыренных пальцев раскрылось по глазку. Старуха с ног до головы оглядела Выпь, особое внимание уделила ошейнику.
— Экое приспособление у тебя дивное, Второй. Кто снабдил?
— Человек добрый.
Старуха зашлась кашляющим смехом.
— Ой ли, добрый. Рукастый — это да.
— В прошлый раз я обронил здесь кое-что.
— Хочешь вернуть?
— Ага.
— Что, дорога вещица? — старуха улыбалась, показывая отличные белейшие зубы.
— Для сердца и памяти.
— А сколько дашь за нее?
— Сколько спросишь.
— Честный какой, — рассмеялась старуха, — слышала я, как ты пел здесь, Манучер. Не я одна слышала. Забирай свое и уходи, скоро по твою голову придут. На твой голос, он для них ровно магнит… На-ка вот…
Выпь протянул руку — в ладонь лег знакомый браслет. Целый и невредимый. Парень сжал его крепче.
— Неужели не боишься совсем, такое на себе таскать?
— Нет.
— А ко мне шел — боялся. Странный ты, Второй. Ступай, или еще что спросишь?
— Как мне вас отблагодарить?
— Моему дому не нужна беда. Уходи с Хома.
Выпь кивнул.
— Спасибо.
Уже на выходе старуха его окликнула:
— Манучер. Тот, кого ты ищешь. Подумай, вы еще можете, успеете не встретиться. Это будет за благо.
Выпь взялся за дверную скобу, ответствовал глухо:
— Нет. Я обещал.
Старуха покачала головой. Отступила вглубь дома, заворачиваясь в выцветшие сухие тени. Едва слышно долетело:
— Твое дело, твоя печаль, Второй.
***
Выпь не помнил или вовсе не видел снов — слишком уставал.
И лишь один повторялся, застревая в памяти костью.
Тьма. И растворенные
