Евгения Ульяничева
ПВТ. Лут
Глава 1
ЛУТ
— Ты говорил, их двое!
— Право? Бухой был, наверное.
— Сожри тебя Лут, Гаер, ты обещал мне двоих!
— Да на что тебе? Ты и с одним-то еле управляешься, не?
— Это уже мое дело, ты обещал мне…
— Ну чего разнылся, как баба? — рыжий, вычурно обритый с висков парень уютно пыхнул трубкой. — Обещал, обещал, поманил, обманул… Поматросил-бросил. Подбери уже сопли, и иди работать с тем, что имеешь.
Он говорил весело, задорно щурил двухцветные глаза, но под ситцевой этой цветочной пестротой шуршали-скользили змеи. Его оппонент услышал погремушку кобры и сбавил обороты. С хрустом переломил дорогое автоматическое перо. Раздраженно бросил обломки в утилизатор, салфеткой размазал чернила на подрагивающих пальцах.
— Кто кого еще имеет, — угрюмо произнес в сторону.
— Упорный материал?
— Практически непрошибаемый.
— Я тебе так сочувствую, — поставил брови мохнатым домиком Гаер.
Мужчина фыркнул.
— Да скорее Лут остановится, сочувствует он. Почему не смотришь отчеты по подопытному образцу?
— А оно мне надо?
— Неужели совсем не интересно? И убери волосатые ляжки со стола, сидишь в моей лаборатории, как у себя дома, с трубкой и в юбке…
— Твоя лаборатория в моей Башне. А это килт, гордость мужей Хома Ориноко, — Гаер любовно поправил складку, — трубка тыквенная, табак высшего эшелона, а ноги не брею, потому что холодно. Но, если ты гладкие бедра больше уважаешь…
Собеседник лишь фыркнул. Тоскливо размял переносицу, с тонким следом от дужки очков.
— Где же шляется Второй?
— Понятия не имею, — закинув голову к стеклянному потолку, протянул Гаер, — даже представить себе не могу.
***
Клик-клак.
Юга открыл глаза и увидел прямо над собой черный полый стебель. Там сидела, оттуда глядела безногая, безрукая, безглазая — всемогущая — смерть.
Медленно приподнялся на локтях.
Осторожно убрал точно такой же стебель от лица крепко спящего Второго. Выпь даже не шевельнулся, рыжеватые ресницы подрагивали во сне.
Юга встретился взглядом с Гаером. Тот одобрительно кивнул, приложил палец к хитрым губам, хотя Третий не был малоумным и поднимать шум не собирался.
Маркировщик поманил за собой, но Юга выставил ладонь. Он редко просил о чем-то. Или брал сам, не спрашиваясь, или справлялся в одно плечо. Проклятая гордость иногда его самого утомляла.
Снял холодные зеленые бусы, рискуя, торопливо обмотал вокруг жилистого теплого запястья пастуха. Себе взял его куртку, общую их укрывашку. Старая, затасканная, в порезах и пятнах въевшейся травы, потертая на локтях. Она всегда казалась ему уютной. Особенно удобной.
Юга так же бесшумно поднялся и последовал за рыжим. Они оставили корабеллу, прошли немного, а когда Юга не утерпел, обернулся, чтобы взглянуть последний, самый последний раз — его метко припечатала в затылок железная чернота.
***
Неужели он проиграет каким-то безлепицам, паскудным уродам?
Не бывать тому.
Всего задача — не спать.
Не спать.
Шаги замыкались, заходили друг в друга. Самая длинная, самая утомительная дорога — в комнате с круглыми стенами, без окон и дверей.
Была еще кровать, был ящик со льдом (холодильник, поправил себя, ему имя холодильник); смешанная конструкция из рам, перекладин, колец и канатов — турник; был в полпальца толщиной лист, в черной чешуе, ихор…
Остановился, сильно растирая лицо ладонями. Иногда его заводило в цикл, и он мог долго — до ломоты — наматывать круги по комнате. Слишком тесно. Слишком одиноко.
Словно душка в банке.
Сколько он уже здесь?
Черный лист ожил, лепестки-чешуйки, составляющие его гладь, раскрылись на буквы и картинки. До неприязни знакомый бесполый голос поздоровался первым — исключительно как обычно:
— Доброе утро, Джуда. Башня приветствует тебя.
— Юга, тупая ты кукла, меня зовут Юга! — с ненавистью прорычал облюдок.
— Очень хорошо, Джуда. Взгляни, что мы приготовили для тебя…
Это было каждодневной повинностью. Учитель, обладающий лишь голосом и властью, давал уроки, и требовал их точного выполнения. Сперва казалось просто — изображения, буквы, цифры. Потом усложнилось, навалилось, количество информации возрастало, объем заданий увеличивался, и иногда Юга казалось, что его голова готова лопнуть (точь-в-точь как выученный давно полосатик, диковинная ягода-арбуз).
Некоторые вещи требовали сцепленной, молитвенной затвержденности — порядок слов, случай знаков.
К примеру:
Десять из трех; дно воздуха; глиссада; королевская кобра; тридцать пять, пятьдесят три, восемьдесят, пять; кольца Лафона; румпельный ветер…
Он не спрашивал, зачем. Он забил стройную ленту слов и образов на память, в корни зубов, с какого места ни спроси — мог длить последовательность.
Отказаться от выполнения упражнений было можно, но в таком случае он тождеством получал отказ в еде и доступе к воде. Пробовал. Его хватило дней-очей на двенадцать.
Занятия длились, длились, с перерывом на обед и физическую тренировку.
— Очень хорошо, Джуда. Теперь можешь отдыхать.
— Я не хочу отдыхать.
— Очень хорошо. В твоем распоряжении библиотека.
— Идиотека, — передразнил Юга, устало прикрывая глаза.
Тут же вскинулся.
Нет. Не спать. Пусть сегодня у него получится не уснуть, пусть получится. К кому там нужно обращаться за вспо-мо-же-ни-ем?
— Лут, или как тебя там… Я в долгу не останусь.
Он, могущий не отдыхать несколько век-ночей кряду, здесь регулярно вырубался, стоило свету уйти из комнаты. Чего он только ни предпринимал, дабы остаться в сознании. Все зря.
Пробуждался всегда в постели, даже если отключался на полу душевой, в ледяном водопаде извергающейся воды, или у ихора, в наушниках-раковинах, заполненных воющей какофонией. Ощущения были мутными, неправильными. Тело казалось отдохнувшим, а голова — тяжелым комом сырой земли. Снов не помнил, лишь легкую цветовую рябь переливчатых огней.
Однажды обнаружил на локтевом сгибе несколько красных точек — будто следки от укусов; в следующий раз с изумлением ощупывал обрезанные по шею волосы. Они отросли, разумеется, во всю длину и в тот же день, но без них было странно — он словно потерялся в пространстве, бродил, натыкаясь на стены и предметы, снизился слух, а окружающее размывалось, как если бы он глядел из-под воды. Испугался, да.
Еще одной бедой стала ненавистная беспомощность. В окружении стен волосы лежали холодной, еле живой волной, отказываясь или не имея сил подчиняться хозяину.
Учитель на все вопросы отвечал учтивым молчанием. На всю злость — предложением занять работой тело или чтением — голову.
Он потерял счет дням.
Он ни на миг не уставал думать о побеге.
***
Зонтег возвращал себе прозрачность медленно и непостижимо верно. Свет волной бежал по прикрывающей Хом полусфере, теснил ночную гладь остроглазых звездных глав. Брали голоса дневные
