Шли месяцы; я навещала маму, а Марианн все показывала мне свои рисунки и… я не знаю… как-то ко мне привязалась. Наверное, мне было ее жалко. Она была совсем юная… а я ведь и сама знала, каково это — застрять в неподходящем месте. Психушка хорошо годилась моей маме, это без вопросов, но для Марианн место было неподходящее.
— И что же дальше?
— Врачи все пичкали ее лекарствами и наконец нашли комбинацию, которая подействовала, и состояние ее стабилизировалось. Знаешь, Марианн вполне нормальна, пока принимает таблетки. Но ей всегда казалось, это яд для ее сердец… — Джек помолчала. — Да уж… это тоже старая фантазия. Я однажды даже настояла на рентгене и показала ей единственное сердце, да только она мне не поверила.
— Но как же?..
— Сейчас доскажу, если ты заткнешься! — Джек махнула на меня китайскими палочками с зажатым кусочком курицы. — В общем, врачи, когда вправили ей мозги, отослали в реабилитационный центр, и в итоге она пошла работать в кафе. Тарелки мыла, можешь себе представить? Я, как прознала, пошла к ней — обнаружив по локоть в грязной воде, ни о чем больше думать не могла, только о ее невероятных рисунках. К этому времени она уже успела сделать себе первую татуировку — ну, ту, с латинскими фразами на руке. Я поинтересовалась зачем, а она заявила, что камни слишком дороги, а собственное тело тоже можно в качестве холста использовать. Остальные ее татуировки тоже появлялись, когда ей почему-либо нельзя было резать в камне. Ну ладно, я сказала, черт с ним. Если так уж ей необходимо вырезать, я помогу. И оплатила ей вечерние курсы, хоть у меня всего и осталось что немного денег от отца, а дома еще и двое детей было. Дурильник какой-то, да?
Еще какой, подумал я, но все же (хотя, конечно, не высказал это вслух) как чудесно, а? Джек взяла еще одну сигарету из пачки Марианн Энгел — потому что сама Джек не курит, о чем не раз мне заявляла, — и продолжила рассказывать. В самые драматичные моменты она тыкала сигаретой в воздух, как будто пыталась полопать невидимые шарики.
— Преподаватель говорил, что Марианн — талант, что долото ей — как родное… Когда у меня не осталось бабла, чтоб платить за ее уроки, пригласил Марианн все равно приходить на занятия. Сказал, что когда-нибудь будет хвастаться, что учил ее лично. И вот я приняла еще одно дурацкое решение и предложила Марианн стать ее агентом.
Она согласилась, хотя я сразу же призналась, что ни черта не смыслю в продаже произведений искусства. Но моих знаний хватило на то, чтобы раздобыть ей относительно приличный набор инструментов, с распродажи… просто удача новичков, да… ну, потом несколько каменных плит. Первый кусок был просто ужасный, дешевый, практически крошился под стамеской, понимаешь? И все равно — вот она вызволяет горгулью, и та вполне себе ничего. И у меня теперь есть статуя, которую нужно продать, чтобы были деньги на покупку следующего каменюки, и я беру напрокат этакий раздолбанный древний фургон, гружу здоровенную фигуру и начинаю ездить по разным галереям.
Наконец находится желающий ее выставлять, но только за безумную, офигительную комиссию; а впрочем, к этому моменту выбора у нас уже никакого нет и я говорю: да. В итоге, когда горгулью наконец-то купили, я даже потеряла в деньгах, можешь ты себе такое представить?! Вся история занимает долгие месяцы, и все это время Марианн Энгел делает себе татуировки и сходит с ума без камней. Но постепенно мы продаем еще одну фигуру, и еще… А потом вдруг к нам потекли деньги, и все получилось как надо.
Я зачарованно слушал рассказ о Марианн Энгел, в котором не было средневековых монастырей, и только теперь осознал, насколько глубоко увяз в ее сказках.
— Когда на нее находило, статуи появлялись просто одна за другой. Я тогда впервые увидела ее в таком состоянии, понимаешь? Она впервые довела себя до ручки. — Джек глазами показала в сторону комнаты Марианн Энгел. — Она была моложе и сильнее, а я подумала, что это просто горячность молодости. Страсть первого творения. Я понятия не имела, что это затянется… на сколько же? Уже на двадцать с лишним лет.
— Ей явно хорошо дается мастерство, — произнес я. — Ну, в смысле, дом и остальное…
— О, насчет денег порядок, да. Марианн делает свое дело лучше всех в мире, я не просто так говорю. Через пять лет мы открыли свою галерею. Через десять — купили ей этот дом. За наличные, даже не под залог.
— А как ты стала ее опекуншей?
— Ну, просто как-то так со временем вышло… — ответила Джек. — Нет, какого черта, я исписала гору бумажек, без конца ходила в суд! Но не забывай: семьи у нее нет, — по крайней мере, я ни о ком не знаю. Она никогда не рассказывала мне, как жила раньше, до нашей встречи, и, честно говоря, я подозреваю, что она сама не знает.
— Жаклин, — произнес я. — Вы так и не ответили на мой первый вопрос.
— Черт, не смей меня так звать; а твой вопрос я даже не помню!
— Что вы собираетесь делать на Рождество?
— Ничего! Мать умерла лет десять назад, а дети со мной больше не разговаривают. — Она сгребла пальто в охапку и заявила, что ей пора. А в дверях добавила: — Только не воображай, что мы теперь друзья-приятели! Будь моя воля, я бы и кредитки тебе не завела.
— Ясно, — отозвался я. — Боюсь, звучит это ужасно, но я почти доволен, что Марианн свалилась. По крайней мере, ей придется сделать перерыв.
Джек фыркнула:
— Она еще не закончила.
Когда Марианн Энгел проснулась, стало понятно, что Джек права. После очень плотного завтрака она спустилась в подвал, где и провела следующие четыре дня. Двигалась она вяло, как будто кто-то снял ее работу на пленку и теперь прокручивал в замедленном темпе. Работать быстрее ей попросту недоставало энергии.
Если подмешать немножко морфия — «что?» — она заснет.
Двадцатого декабря, в последний раз перед каникулами, пришла Саюри — заниматься со мной. Мы изо всех сил пытались не обращать внимания на медленный стук-стук-стук сонных инструментов Марианн Энгел.
— Грегор рассказал, что вы поедете знакомиться с его родителями, — заметил я. — Важный шаг!
— Он никогда такого не делал, — отозвалась Саюри. — Никогда не знакомил с ними девушек.
— И что ты думаешь?
— Мне-то не страшно, но из-за него я немного нервничаю. По-моему, он вечно боится не оправдать надежды родителей.
— Он думает, что ты их разочаруешь? — изумился я.
— Скорее боится, что они подумают, будто это он для меня не годится. — Саюри увеличила нагрузку на моем велотренажере и командовала, чтобы я крутил быстрее, быстрее, быстрее. — Вот смешно…
— Так что, ты думаешь, он?.. — Я коснулся ее безымянного пальца без кольца.
— Нет! — выпалила Саюри и отняла руку, но по лицу читалось, что она была бы не против, — Он просто хочет показать мне свой родной город.
Звуки из подвала теперь изменились — не слышно было медленного метронома молотка. После стольких месяцев совместной жизни я уже довольно изучил рабочие привычки Марианн Энгел, чтобы понимать: она нипочем не успела бы завершить фигуру, над которой работает.
