Когда я вошел к Хрюну в кабинет, он сидел, уткнувшись в свой гроссбух, и это значило: мисс Воспер умудрилась меня обогнать. Я уже полдня крутился перед его дверью с узорчатым стеклом, и она это, конечно же, усекла.
Он так прилежно трудился, прямо головы не поднимал – а обычно он сразу смотрел, кто вошел, – и, прождав пару минут, я стал шаркать ногами и вызывающе покашливать.
Наконец он вскинул на меня свои «приветливые утомленные» очи и произнес:
– Да, Николас? – А палец все упирался в какую-то строчку.
– Я бы хотел с вами поговорить… если вы не очень заняты.
А ведь еще недавно я клялся себе, что не произнесу этих последних слов, и потому, чтобы хоть как-то спасти самолюбие, громко добавил:
– Это очень важно.
– Ну, раз так важно, то не стоит откладывать, – сказал Хрюн с иронией, написал несколько цифр и слегка отодвинул линейку. – Чем могу служить, Николас?
– Это насчет жалования, – сказал я и уселся на стул, которого он мне не предлагал. Когда-то я здесь сидел, дожидаясь своего папу. В те времена Хрюн был его младшим партнером. – Мне на семь фунтов в неделю не протянуть.[1]
Хрюн недоверчиво на меня уставился:
– Как юноша, никем и ничем не обремененный, не может прожить семь дней на семь фунтов? Да о чем ты, Николас! Почтальон, у которого на шее семья, получает не многим больше!
– А вот я не могу! После уплаты за жилье и еду у меня остается пятьдесят шиллингов. А мне еще нужно на одежду, на развлечения, и чтобы пойти куда-то с девушкой…
– О какой одежде ты толкуешь, Николас? – он укоризненно покачал головой. – Ты отлично приоделся, когда вернулся из армии. Да я сам покупаю себе новый костюм раз в три года! Все дело в машине. Я с самого начала тебе говорил, что это излишество, недозволенная прихоть. Возьми к примеру меня, разве у меня есть машина?
Он ждал моего ответа, улыбаясь, чувствуя своим хрюшачьим нутром, что сумел-таки меня поддеть. И, когда я промолчал, добавил:
– Будь умницей, Николас, хоть раз послушайся доброго совета. Тебе двадцать четыре года, ты, слава богу, здоровый парень. Когда ты досконально изучишь дело, то войдешь в него полноправным партнером. А пока, в твоем положении, все эти разговоры про должности и прибавки – просто стыд и срам. Ты получаешь приличные деньги. Неужели ты думаешь, что нарабатываешь на семь фунтов в неделю?
Он снова замолк, с вытянутой рукой и издевательской улыбочкой на лице. Я предвидел, что он это скажет. И Маура учила меня, как я должен отреагировать. Но я, видит бог, не находил ответа. Хрюн знал меня всю мою жизнь. Его младшая сестра была моей нянькой. Когда он в первый раз вошел в эту комнату, я описался на этот самый стул. Я даже звал его когда-то дядей Карелом, у меня и сейчас это порой вырывалось.
– Я знаю только одно, – угрюмо буркнул я, – что в это жалованье мне не уложиться. Я всю дорогу занимаю. Просто не вылезаю из долгов.
– Долгов? И кому ты должен?
– Самым разным людям. Пару недель назад мне даже у матери пришлось пятерку занять.
– А вот у матушки-то занимать не стоило! – укоризненно воскликнул Хрюн. – Знаешь ведь, что всегда можно одолжить у меня. Зачем ее беспокоить? А, кстати, как поживает наша очаровательная дама?
– Нормально.
Маменька жила в Борнемуте, и я знал, что на самом деле это деньги Имре, проживавшего в том же частном пансионе, и что она вроде бы попросила его одолжить мне до тех пор, пока я не смогу вернуть.
– Как же я давно ее не видел! – грустно сказал Хрюн. – Из-за этой вечной перегрузки у меня никак не выходит ее навестить. Она все такая же красавица?
– Да, – ответил я, и это было правдой.
– А мистер Габриэль? Как у него с легкими? – участливо расспрашивал Хрюн.
– У Имре тоже все нормально.
Ничего у Имре с легкими не было. Просто он уже долгие годы был влюблен в мою мать, и так называемый недуг был предлогом, чтобы жить рядом с ней, в Борнемуте. Он там торговал марками в каком-то отеле.
– Нет, я обязан их навестить! В будущем месяце, как только пройдет ревизия, сразу же и поеду.
– Понимаете, она все еще живет представлениями прошлого… – поспешно сказал я, потому что он вроде и правда собрался это сделать. Мама всегда смотрела на Хрюна свысока (свою карьеру он начал с подметания полов на стекольном заводе ее отца). И вообще она вбила себе в голову, что он просто ведет дела, пока я не соблаговолю взять их в свои руки. Хрюн сразу смекнул, что к чему, и сказал только:
– Зато какого прошлого! Ты, наверно, Прагу не помнишь. Уж поверь мне, твоя мать была там некоронованной царицей. Прелестная женщина! Ничего удивительного, что она предпочитает вспоминать именно те времена.
Он сидел с томной улыбкой на устах, явно очень довольный тем, что фортуна так все поменяла. Потом спохватился и снова пододвинул к себе свой гроссбух.
– Ладно, Николас, нужно думать не о прошлом, а о настоящем и будущем. А будущее у тебя прекрасное, если ты, конечно, возьмешь себя в руки и вникнешь в дело. Так что продавай машину, мой мальчик, и сам увидишь, что тебе еще и накопить удастся.
Он слегка кивнул головой, и я автоматически поднялся. И только за дверью опомнился, что так ничего из него не выбил. Ни-че-го-шенъки… Даже обещаний. Ничего, за что бы можно было потом уцепиться, хотя бы умозрительно. Я прямо не знал, что скажу Мауре.
Лицо у меня, наверно, было такое кислое, что мисс Воспер явно сделала свои выводы и, еле сдерживая подлый восторг, принялась усиленно смачивать марки своим жабьим языком.
– Я и ваши тоже проштемпелевала, – пропела она со своей отвратной лепрозной улыбочкой. – А заодно сверилась со справочником. На этой неделе вышли только пятипенсовые марки.
– Ясно.
Это единственное слово, видно, прозвучало так уныло, что ей пришлось отвернуться, чтобы скрыть ехидную ухмылку. Попытка сдержаться будто взорвала целую тучу ее ароматов, и они густо хлынули на меня. Я прямо задохнулся.
– Мистер Нимек уже освободился? – спросила она, чуть ли не хихикая. Поднявшись, она взяла свой блокнот и с минуту торчала у моего стола – я едва не помер, пришлось отвернуться. – Он всю неделю был такой изверг!
Называть Хрюна извергом было настолько дико, что я долго сидел, уставившись ей вслед. Мисс Воспер работала у него уже семнадцать лет – предостаточно, чтобы раскусить, кто он на самом деле. Этот новый ярлык по нелепости мог соперничать только с ее бешеной завистью ко мне – посягателю» барчуку, угрозе из прошлого…
