он мне говорит, что если я хочу с долгами рассчитаться, то помочь ему должен. Вот так вот… Должен помочь ему людишек ваших побить. И тогда, говорит, все долги твои закончатся, и пойдёте с женой куда знаете.
— М-м… И что же ты? — интересуется генерал.
— Так я говорю ему: нет. Мне долг отработать уже немного осталось, к весне, я считал, с женой управимся полностью, долг весь отработаем. А хозяин мне говорит: дурак ты был, дураком и остался. Иди, говорит, палки найди.
— И что же? Нашёл ты ему палки?
— А куда же деться? — вздыхает батрак. — Нашёл, — и тут же добавляет: — Но на ваших людей, господин, я не ходил. Клянусь душой своей бессмертной.
— А кто же на людей моих пошёл с твоими палками?
— Так сам Бауэр и сынки его, — отвечает ему батрак. — Молодого они, значит, убили, я его потом закопал за забором, у пригорка, а тот, что немолод, оказался не лыком шит, отбился от них и убежал. Убежал в горы, в кустах стал прятаться, и они его до ночи искали — не нашли. Наутро хотели в соседнее село к пастухам съездить, собак взять и с ними поискать его, так утром им лень стало. Или не до того им было, они вещи ваши смотрели поутру, а на следующий день уже карету собрались продавать. Бауэр старшего сына в город с нею отправил.
Вот так вот всё и прояснилось.
Глава 43
Молодая баба, сидевшая на земле у конюшни и до сих пор тупо смотревшая на шубу и другие вещи генерала, разложенные перед ней, подняла голову и, видно, по каменному его лицу всё поняла. И заголосила с новой силой. Да так громко и так противно, что солдат, стоявший рядом, стал бить её по голове и по спине.
— Да, заткнись ты, заткнись, паскудная…
А генерал, случайно заметивший Дорфуса, что стоял тут же, говорит ему зло и громко, почти орёт:
— Всех мужиков на ворота, на перекладину.
— Повесить? — уточняет Дорфус.
— Нет, — раздражённо рычит генерал, — посадить! — и не менее зло говорит: — Всё тут сжечь! — и машет на строения рукой. — Всё, всё…
А батрачка, услыхав их разговор, вскакивает и кидается к нему, и, вся в слезах, падает перед ним на колени.
— Господин, господин, моего-то за что вешать, он от душегубства отказался, хоть ему и сулили всякое, и человека вашего хоронил по-честному, с молитвой, а ведь хозяин велел его отвезти и выбросить в овраг за пригорком, что к горам.
Волков немного думает, и ему кажется, что рассказы жены и мужа сходятся; и наконец указывает на батрака Ганса:
— Того отпустить. И вещи мои в карету мне отнесите.
И идёт к дороге, где в карете его ждёт маркграфиня.
— Господин, а может, пограбим? — вслед просит его один из солдат, оказавшийся радом. — Тут, видно, есть чего взять.
Волков на мгновение задумывается — всё равно солдаты идут быстрее, чем тащатся пушки — и говорит:
— Если только быстро, обоз держать из-за вас не буду; уходим, а вы делайте всё быстро и догоняйте.
— Барон, что случилось? — сразу интересуется маркграфиня.
Волков лишь вздыхает тяжело в ответ:
— Ничего, Ваше Высочество.
— Да как же ничего? Вы, как уходили, так лицом светлы были, а вернулись темнее тучи. Ну говорите же, что тут произошло? — Волков не хотел ей о том говорить; до того, как они остановились у трактира, принцесса пребывала в добром расположении духа, к чему портить его дурными вестями? Но в каждом её слове слышалось такое участие и такой неподдельный интерес, что он не посмел отмолчаться или соврать ей.
— Людей моих, двух моих слуг, что я оставил тут, когда меня пригласил к себе Тельвис, — убили. Вернее, одного убили, а второй сбежал, но уж и не знаю, выживет ли он тут, в этих горах.
— Убили? — ужаснулась принцесса. Она даже руку к груди прижала. — Но за что? За то, что они были вашими людьми?
— Нет, убили их за мою карету и моих лошадей, кони у меня были дорогие, а карета самая новая из всех новых, жена себе купила совсем недавно, — объяснил он.
— Значит, то были не Тельвисы?
— Нет, обычный трактирщик с сынками своими.
— Господь милосердный, — она перекрестилась. — Так, значит, то был трактирщик?
Волков выглянул в окошко, махнул рукой Брюнхвальду: командуйте в дорогу, и вернулся к Её Высочеству.
— Я нашёл в его сундуках свои вещи, а его батрак рассказал, как было дело. Сказал, что старший сын погнал карету в Туллинген. В общем, всё стало ясно.
Она смотрела на него и качала головой:
— Понять не могу, как они посмели напасть на людей такого знатного человека?
— Они думали, что я из замка графа уже не выберусь, — пояснил генерал. — В общем, дело обычное.
— Обычное? — она смотрела на него с удивлением. — Какое же то обычное дело?
Волков усмехнулся невесело.
— Ещё в молодости один умный человек, посылая меня с донесением в другие земли, учил меня выглядеть бедным, деньги никому не показывать, седло иметь старое, как и одежду, и не выбирать в дорогу хорошего коня. Он говорил мне, что каждый третий трактирщик на большой дороге — закоренелый душегуб.
— Вот как? — опять удивлялась принцесса.
— Да, он убеждал меня, что за каждым таким трактиром есть тайное кладбище, где лежат непричащённые, неуспокоенные.
— О Господи! — женщина стала креститься.
— А я был молод и смеялся над его страхами, дескать, что мне сделает какой-то жирный трактирщик, коли я при оружии и в силах. А мой учитель и говорит мне, что никакой трактирщик со мной и драться не будет, а опоит меня зельем и придушит спящим.
— Пресвятые угодники, — она молитвенно складывала руки. — Неужто сие правда, про трактиры, — потом она взяла его за руку.
А генерал стал смотреть в окно на удивительные пейзажи, на горы в лесных рощах, на скалы белые, на долины и ручьи, что те долины пересекали. И было всё это залито южным горячим солнцем и оттого удивительно красивым. Но генерал видел здесь совсем другое и говорил негромко:
