И тварь растянула губы в улыбке.
– Сообразительная.
Какая уж есть.
С другой стороны, тот факт, что он не способен свернуть мне шею, из опасения, что клятва может и в не-жизни сработать, ничего не значит. Всегда найдется кто-то, готовый помочь ближнему своему в нелегком этом деле.
Были бы деньги.
Деньги у папочки были.
Я оскалилась, надеясь, что выгляжу в достаточной мере дружелюбно, и сказала:
– Давай договариваться, что ли?
Он наклонил голову, чуть больше, чем наклонил бы человек, и шея его потянулась и так, что меня передернула.
– Во-первых, убить меня ты не можешь. Во-вторых, ты не в том состоянии, чтобы провести ритуал. Тебе понадобится некромант. Конечно, под твоей рукой их изрядно, но мы оба понимаем, что одно дело – пакостить по-тихому, и совсем другое брать на себя кровь. В-третьих… хотя, и этого достаточно.
Откуда во мне этакая смелость? Почти лихость, медленно, но верно переходящая в дурь?
– Я проведу ритуал.
Демон где-то там, за краем мира завозился, и в эмоциях его мне почудилось недоверие.
– А там… там посмотрим, чья некромантия угодна миру.
Губы того, что притворялось моим отцом – вот знала я, что не нужно искать родственников – растянулись в подобии улыбки.
– Что ж, – голос его звучал почти привычно, – действуй. И быть может, я позволю тебе остаться в живых.
Ага.
Еще немного и поверю.
А ведь мама говорила, что не стоит верить незнакомым личам.
Каждый некромант знает, что бояться надо не той тьмы, которая снаружи, но той, что внутри. Снаружи… подумаешь, ночь. И вовсе она не кромешная. Луна вот прячется меж облаков, поблескивают звездочки далекими искрами. Тени приползли к порогу, ибо подмораживает, им тоже холодно. Где-то далеко и заунывно жалуется на жизнь волколак.
Или обычный волк?
Кто их знает, главное, что жалуется душевно, с переливами.
Песнь его пробивается сквозь окно, сквозь колючие плети малины, которая притворяется неживой, сквозь стекло, затянутое изморозью. И бьет, режет по нервам, заставляя сильнее сосредоточиться на том, что я делаю.
А что я делаю?
Пентаграмма готова.
Череп лежит.
И рука демона, выбравшись из шкатулки, едва-едва шевелит пальцами. И чувствую, что сил у него не осталось, что там, за краем мира, тоже бывает несладко.
Погоди.
Скоро уже.
Одна за другой загораются свечи. И тьмы становится больше. Такие уж свечи, что пламя их лишь сгущает ее. Тени жмутся к углам, дрожат, а лицо того, кто продолжал притворяться человеком, вытягивается. И черты плывут.
И я понимаю, что для него плоть подобна глине. Хочет, это вылепит, хочет, что другое. И тьма внутри оживает, нашептывает, что у него вполне получится.
Что он силен. Сильнее демона, из которого выпили почти все силы. И точно сильнее меня. Я ведь никогда-то талантом не блистала, скорее наоборот. Так на что рассчитываю?
Не лучше ли и вправду заключить сделку?
Ему нужен некромант. Сейчас. И в будущем понадобится. Так почему бы и нет? Что мне до людей? Никогда-то они не отличались благодарностью. Вспомнить хотя бы, сколько раз меня обманывали, обещая одно, а после отказываясь платить? Скрываясь за отговорками, юля, давя на жалость… соседи? Не лучше. Если меня вдруг казнят, они в первых рядах станут, чтобы точно ничего не пропустить.
Остальные…
Плевать.
А не люди?
Эльфы? Матушка Эля только обрадуется. Скажет, что всегда знала, какая я дрянь. А Эль… он разочаруется. Но ведь рано или поздно, он все равно разочаруется. Поймет, что я далеко не так совершенна, как любая из его народа. И наш брак станет в тягость.
Наши дети…
…если они будут еще.
Тьма знает, о чем говорить, и чтобы не слушать ее, приходится прикладывать немало усилий. Я справляюсь. Пока справляюсь.
Пламя со свечей переползает на пол. Оно разрастается само, создавая удивительной красоты узор. И я завороженно наблюдаю. Просто наблюдаю.
– Жаровня, – резкий окрик приводит в чувство.
И угли загораются, повинуясь моему слову. Я сыплю травы, и кухню затягивает удушливым дымом, в котором тени окончательно обретают плоть.
Они шепчут.
Стенают.
Плачут.
Кажется, я вижу тетушку, укоризненно качающую головой. Она знала, что некромантия до добра не доведет. Девочки не должны заниматься некромантией. Их предназначение – выйти замуж.
Замуж я вышла, тетя. И вполне удачно.
Даже счастливо.
Пока.
Тьма смеется. А я учусь дышать. Дальше… просто… вдох и слова древнего мертвого языка, которые приходится выталкивать из горла. Я тренировалась, я прочла заклятье раз десять, если не больше, зная, чем обернется любая, самая малая запинка. И получается.
Дым приседает. Он ползет, крадется по полу, и кажется, что пола больше нет, есть лишь рукотворный туман, из которого поднимается пламя.
И кто-то сзади говорит:
– Ты не так и бездарна, как мне говорили.
Почти комплимент. И тьма во мне оживает. Теперь она говорит, что Мариссы больше нет, что никого-то больше нет, я – последняя из великого рода, и если постараться…
Не хочу стараться.
И выплюнув последние слова, вспарываю руку клинком, выпуская кровь. Она, живая и красная, залог серьезности моих намерений. И тот след, который не стереть.
Она льется.
Сыплется гранатовым зерном в жадный туман. И демон выдыхает. Надо же, оказывается, и демоны умеют дышать. А туман становится плотнее. Я перехватываю запястье платком. И жду.
Чего?
Не знаю сама.
– Жертва, – шепчет на ухо отец. – Нужна жертва… или ты и вправду надеялась, что будет просто?
Не надеялась.
Я знала, что не будет.
– У меня нет жертвы, – спокойно отвечаю, спиной чувствуя внимательный взгляд. Он думает.
Решает.
Он не способен убить меня, ибо тогда заклятье будет разрушено и все придется начинать сначала. А вызов демона – это не только сложно, но медленно и довольно дорого. Тварь же не хочет ждать.
Он не станет трогать Ниара, да и не годен тот, уже почти переставший быть человеком, на роль жертвы. И выбора не остается.
Мы это знали.
И я стискиваю зубы, когда на туман ступает Эль.
