Мы уже собираемся уходить, когда я ясно слышу слова «волшебный эликсир» и «возвращает больному безупречное самочувствие». Я хватаю нашего спутника за рукав.
— Постойте!
— Что такое, друг мой?
— Эликсир. Кто-то сказал: «Эликсир», — но я не пойму кто.
Я оглядываю толпу, но безуспешно.
Мистер Пипс смеется:
— Здесь вы Эликсира Жизни не отыщете! Но если вам нужны чудеса науки, приходите как-нибудь к нам на собрание.
— Собрание?
— Королевское общество, дорогой мой. Прежде мы назывались Незримой Коллегией. Наши участники творят самые разные чудеса.
На следующий день паж приносит приглашение. Я по глупости надеюсь, что оно на собрание мистера Пипса, но нет: приглашение куда роскошнее — на музыкальное представление нынче днем, в королевские покои.
Едва войдя в зал, я начинаю тревожиться: возле герцогини Портсмутской я вижу Момо, а по другую руку от нее — Жакоба. Оба они облачены в золотые кружева, и Луиза между ними — в сливочно-белом, в жемчугах, с золотой пудрой на волосах — просто светится. Картина поразительная, привлекающая внимание. Я бросаю испуганный взгляд на Рафика, но его взор блуждает по богатому убранству комнаты, и когда Момо, увидев меня, улыбается, как дурачок, это, по счастью, остается незамеченным.
Король появляется позже. Под одну руку его держит Нелли, под другую — изящная женщина с волевым лицом. За ней идет высокий чернокожий с широкими скулами и обрядовыми шрамами на лице: это, видимо, и есть Мустафа и герцогиня Мазарин. Когда она проходит мимо, ее глаза лениво скользят по мне, а губы складываются в полуулыбку.
Музыка изысканна: сочетание тревожащих душу струнных инструментов и ведущего мощную басовую тему клавесина, звук которого отдается у меня в грудине. Когда вступают кастраты, меня охватывает то же чувство, что и накануне в аббатстве: мне кажется, что дух мой взлетает ввысь из тела. Помимо моей воли на глаза у меня выступают слезы. Но, оглядевшись по сторонам в желании разделить с кем-то это ощущение, я обнаруживаю, что остальные марокканцы напряженно сидят в своих лучших нарядах, стараясь не показать неловкости и скуки; а некоторых придворных не то что не тронула музыка — они разговаривают. Подобное поведение было бы немыслимо при дворе Исмаила: пролилась бы кровь, поднялся бы крик, полетели бы головы.
Концерт завершается, раздаются вежливые хлопки. Клавесинист встает и кланяется, судя по всему, он и написал музыку, хотя он совсем еще молод. Лицо у него серьезное.
— Браво, Генри! — восклицает мистер Пипс. — Новый триумф!
Мы начинаем продвигаться к выходу, и тут за рукав меня дергает паж.
— Король хочет с вами поговорить.
Бен Хаду оборачивается, блестя глазами.
— Думаю, вы имели в виду меня. Я посол, а это всего лишь мой секретарь.
— Нет, сэр, король звал большого чернокожего.
Медник гневно на меня смотрит.
— Не могу вообразить, с чего он захотел с тобой разговаривать, но выясню, не сомневайся.
Нас приводят пред монаршие очи, и я умудряюсь не броситься на пол, изъявляя покорность: я уже знаю, что при английском дворе все несколько проще, чем в Мекнесе. Взгляд короля без всякого интереса скользит по бен Хаду, потом останавливается на мне:
— По душе ли вам пришлась музыка, сэр?
Вопрос предназначался не ему, но посол поспешно отвечает:
— Превосходна, Ваше Величество, просто превосходна.
Он лжет, я знаю: к музыке он совершенно равнодушен. Все это время темные глаза короля устремлены на меня: кажется, он находит происходящее забавным. Потом делает шаг, оказывается между мной и бен Хаду и берет меня под локоть.
— Вы играете?
Я застываю. Медник с меня за такое унижение шкуру спустит, думаю я. Но что я могу поделать?
— Немного играю на гитаре, сир, и на уде — это арабская лютня.
— Тогда мы прекрасно проведем время.
Он делает клавесинисту знак подойти.
— Мистер Перселл[21], идемте со мной. И вы, мистер Пипс. Мистер Джеймс, отберите лучших скрипачей и ведите их в музыкальный салон!
Он снова поворачивается ко мне, улыбаясь, как мальчишка.
— Идемте, сэр! Мы славно пошумим! Я приметил вас в аббатстве: клянусь, никогда не видел, чтобы душу смертного так трогала музыка.
Король — человек живой и полный сил: он словно излучает полноту жизни. В этом он схож с Исмаилом: такой же непоседливый и быстроногий. Говорят, Карл каждый день встает пораньше, чтобы пройтись или поиграть в теннис; он плавает и ездит верхом, охотится и танцует (и, без сомнения, не забывает своих наложниц) с резвостью, свойственной тем, кто вдвое его моложе. Во всяком случае, мне нелегко за ним угнаться, когда он выходит из комнаты для аудиенций и устремляется по коридорам, а ведь шаг у меня шире, чем у многих. Оглядываясь, я вижу, как отстают от нас обремененные инструментами музыканты, мистер Пипс и молодой клавесинист, за которыми поспешает настороженный бен Хаду. Неужели пришел мой час? Меня вышколили, приучив никогда не заговаривать с монархом, если он сам ко мне не обращается, но другой возможности может и не быть.
— Сир, — начинаю я, собравшись с духом, — я бы хотел поговорить с вами об очень важном деле.
Он смотрит на меня с любопытством.
— Продолжайте, сэр.
— Сир, есть одна дама…
Это заставляет его рассмеяться.
— А, дама есть всегда. Вижу, вы здесь не теряли времени даром.
— Дама, о которой я говорю, в Марокко, при дворе султана. Более того, в его гареме. Она англичанка, хорошего рода.
— Припоминаю, Нелли мне что-то такое рассказывала. Продолжайте.
Я коротко излагаю обстоятельства пленения Элис.
— А имя у этого совершенства есть?
— Элис, сир. Элис Суонн.
— Откуда, вы сказали, она родом?
— Из Гааги, сир: ее отец был роялистом и бежал в Гаагу во время войны.
Лицо у него вдруг застывает, шаг замедляется; а потом он и вовсе останавливается.
— Не желаю больше слушать.
Но я безрассудно продолжаю.
— Сир, выслушайте меня, умоляю. Она просила отдать вам это, сир, если у меня будет возможность. Сама вышила и запечатала, чтобы сохранить в тайне.
Я достаю свиток и протягиваю ему, спиной прикрывая от быстро приближающихся отставших. Он мешкает, и я грубо сую свиток ему в руку.
— Прошу, прочтите это, Ваше Величество: от этого зависят три жизни.
