которая тебе и не снилась. И знаешь, как я с ней справляюсь?
Во рту пересохло. Все вокруг кружилось, мир разрушился до самого основания, землю под ногами сотрясали восьмибалльные толчки. Его слова били по моим напряженным перепонкам.
– Я насилую молоденьких девушек, похожих на нее, представляя, что это она. А знаешь, как это началось?
Я попытался что-то сказать или сделать, но тело отказалось меня слушаться. И он безнаказанно продолжал:
– Ты, главное, не переживай, я хочу, чтобы ты дослушал. Когда я только начал свой взрослый путь, то встретил славную девчушку. Увидев ее, я остолбенел: она была вылитая Астрид с той фотографии. Ее формы, светло-карие глаза, в которых блестело коварное восхищение, даже родинка на левой щеке. А ее губы, которые манили меня, губы, которые сделали бы все, чтобы только я предал свою жену! Она хотела, чтобы я повторил тот грех, который совершил ты. Но я сильнее тебя, отец. И сделал то, что должен был сделать ты в свое время!
Я не выдержал и, немного совладав с собой, замахнулся на него. Он был крупный, сильный мужчина, который легко и непринужденно остановил мою руку, удерживая ее на весу. Мои губы дрожали, а глаза наполнялись слезами. Я не мог поверить своим ушам. Не хотел верить своему сыну.
– Как, отец, ты мог так ошибиться? Как мог предпочесть ее моей матери? Ведь Астрид и эти создания, эти девушки, – они же одноразовые. Как одноразовые столовые приборы. Вроде ими можно есть, насаживать на пластмассовую вилку кусочек запеченной картошки, черпать пластмассовой ложкой бульон. Но вот только удовольствия абсолютно не получаешь. Никакой эстетики, никакого визуального наслаждения. Да еще и привкус чего-то синтетического и ненатурального. Поел и выкинул. Никто и никогда не выложит пластмассовые одноразовые приборы на красивый стол, застеленный дорогой скатертью, с расставленной фарфоровой посудой, и не будет ими есть рождественский ужин. На праздничный стол выкладываются серебряные приборы, которые хранятся в стеклянном серванте в красивой упаковке. И после каждого обеда их аккуратно и тщательно моют, обтирают, чистят до блеска. Они не просто созданы для еды – они созданы для наслаждения, удовольствия, для того, чтобы радовать глаз. А ты выбрал пластмассу, никчемную пластмассу, – шипел он мне в лицо.
– Да как, да как ты смеешь? Как ты можешь? Зачем? – хрипел я, пытаясь найти свой голос в нервных безостановочных всхлипах.
– Ох, отец, я использую их и выкидываю, разбиваю им жизнь, как когда-то она разбила мою. Знаешь, год назад я вышел на новый уровень. Я не хотел, но мне пришлось. И знаешь, мне понравилось.
Он с силой опустил мою руку и придвинулся еще ближе к моему лицу.
– Я убил одну девчонку, да еще подставил кое-кого. И все вышло, все срослось. Это было совершенно несложно и очень приятно. Скажу так: убил сразу трех зайцев. – И он дерзко рассмеялся, наслаждаясь своими словами. – Как тебе?
Я плюнул ему в лицо, но это был жалкий плевок, жалкая попытка от жалкого старика.
Он вновь рассмеялся мерзким, леденящим смехом чудовища.
– Это все, на что ты способен, старик? – спросил он, отпуская мою руку.
– Я… Я… Все расскажу полиции.
– Ну попробуй. Ты старик, недееспособный, живущий в доме престарелых, а я твой сын, уважаемый член общества. Когда-то твое слово, может, и имело вес, но не сейчас. Кто тебе поверит? – Он снова рассмеялся и с вызовом произнес: – Ну давай, отец, предай меня еще раз.
На этих словах он встал и ушел. В нем была вся моя нелюбовь. Я взрастил в нем это. Моя холодность, безучастие, моя любовь к Астрид опустошили его. В его глазах были ненависть и чернота. И лишь я в этом виновен. Мой сын – мое наказание и мое проклятие. И только я это знаю.
Но что я мог сделать? Я виновен. Я и только я. Как моя любовь могла создать такую злость, такую мглу? Как моя любовь к женщине могла взрастить в нем такую ненависть и презрение ко всем женщинам? Я терзался этими мыслями всю ночь и не знал, что делать. Несколько раз набирал номер полиции, но так и не решился сказать хоть слово. Это нужно говорить лично. Я надеюсь, что его слова были ложью, что он просто хотел сделать мне больно и выбрал такой извращенный метод. Но завтра я пойду в полицию, я должен сделать хоть что-то.
Я описал свое прошлое в этой тетради в надежде, что сын прочтет ее после моей смерти и постарается меня понять. Но я ошибся. Надеюсь, он никогда не увидит этой тетради».
На этих словах все записи обрываются. Я все так же сижу на диване, уставившись в стену, но это словно не я.
С одной стороны, я ликую: «Анна не виновна, она не убивала меня, ее подставили!»
Мне не придется идти в полицию и признаваться в своем же убийстве, не придется сидеть в камере, ожидая суда, не придется сидеть в тюрьме и предавать Кира, который никогда не простит нам этого поступка.
Но, с другой стороны, теперь я знаю, что мои перемещения, эти жизни, все они связаны одним человеком. Нет, не человеком, одним существом, которое уничтожает все на своем пути, оправдывая низменное поведение слабостями других. Он выбеливает насилие нелюбовью. Он наделяет себя правом вершить судьбы, ломать жизни, уничтожать людей, пытаясь закрыть бреши своего детства. Но если бы жизнь была справедлива, то моя роль должна была достаться его отцу, он должен был остановить его! Но он не смог. Никто не смог его остановить.
Глава 31
И тут я все поняла. Узнала в словах мистера Олда, в своих воспоминаниях – его взгляд.
Мне надо собраться, расставить все события по полочкам, понять, что же делать дальше. Я закидываю в себя остатки печенья, оставленные на журнальном столике, при этом не ощущая ни вкуса, ни запаха, всеми мыслями обитая где-то в другом месте. Я нахожусь в комнате с белыми стенами, на которых мой внутренний проектор выводит собранные факты, знания, мысли. Они перемещаются, смешиваются и разъединяются. Один и тот же человек-монстр. В каждой из опробованных мной жизней негласно присутствует его тень, его зловонное дыхание, омерзительный след, который тянется черной, непроглядной тьмой. Монстр, обиженный на весь мир, на отца и на всех женщин, хоть немного напоминавших ему Астрид. В сознании он предстает горбуном из романа Виктора Гюго – перекособоченным, ужасающим. Или, наоборот, высоким, бледным, болезненно-худым, с
