шансов немного, сейчас частые случаи с такими сделками, – ответил участковый и добавил: – Чаю хотите? – встал и включил чайник. – Я, конечно, отреагирую на ваше заявление, чтобы хоть вещи вернули, но, если они говорят, что выкинули, тут уж… – театрально развел руками он.
– Спасибо, пойдем Лер, – я встала и направилась к двери. Меня охватил озноб, ноги стали чужими, голова закружилась, и все поплыло пред глазами. Отчаянье с неимоверной силой навалилось на меня, словно огромный тяжелый ковер накрыл с головой. Стало тяжело дышать, предметы поплыли перед глазами, и резко выключился свет.
– Надюш, Мурлуленок, – ты что, что меня так пугаешь-то, – тряс меня муж.
Я попыталась сесть на сдвинутых подо мной стульях.
– Тих, тих, не так резко, – вот возьмите горячую чашку в руки, – суетился рядом со мной участковый. – Не надо так нервничать из-за скарба, будь он не ладен, – бубнил он, пытаясь накрыть меня своим бушлатом.
– Мне не нужны просто вещи… там мамины вещи и фотографии, и память, – зарыдала я.
– Вы что так долго едете, мать вашу, скорая, блин! – почти закричал участковый на вошедших людей в халатах. – Сказал же, человек больной упал, – совал он им мои документы об инвалидности.
Молодой врач, не раздумывая, раскрыл медицинский чемодан и быстро начал набирать лекарство в шприц. Укол. Тепло. Возможность вдохнуть и сделать глотательное движение успокоила меня. Я затихла. Сон начал медленно брать меня в свои объятья. Словно издалека слышался голос мужа, объясняющего мои диагнозы и дальность расстояния нашей поездки.
– Точно отказ от госпитализации, лягушка-путешественница? – спросил меня врач скорой помощи, проверяя мой пульс.
– Точно, я в гостинице отлежусь, спасибо, – ответила я ему и попыталась привстать и сесть. Стулья стали разъезжаться подо мной, и я, балансируя телом и боясь упасть между ними, довольно шустро уселась на одно их них. «Вот так думаешь о тяготах жизни, а тут подавишься – и сразу возникнет стремление жить», – подумала я, глядя, как муж и участковый провожают до входной двери врачей скорой помощи.
– Спасибо, согрелась, и мне лучше, – протянула я бушлат участковому.
– Я, конечно, приструню их за хамское общение, – с ноткой сочувствия сказал он, вешая бушлат обратно в шкаф. – Но нет у меня полномочий на большее, в суд нужно идти, – словно извиняясь, произнес он.
– Спасибо за желание помочь, – ответила я, опираясь на руку мужа и двигаясь к выходу.
– А я вас вспомнил, вы лихая такая… ну, проводы зимы на районе нашем, вы еще тогда с медведем прокатились, – засмеялся участковый, стараясь эмоционально округлить неловкость сочувствия к нам с реалиями невозможности своих полномочий. – Ну, вы тогда так решительно прокатились, – продолжал хихикать участковый.
«Я и сейчас чувствую, что прокатилась во всех смыслах и еще раз прокачусь по вашему коридору, на мое счастье вымытому в том числе», – подумала я, открыв дверь кабинета, и, глядя на масштаб мокрых полов, еще крепче схватилась за локоть мужа.
Дело было зимой. Я, тогда еще начинающий специалист районной управы, получив полномочия на проведение дворовых праздников, с энтузиазмом взялась за возложенную на меня миссию. В помощники мне определили местного певца, любителя выступать с цыганскими номерами в придорожных ресторанах, и молодого бухгалтера, зацикленного на программе экономии на всем во благо сохранности бюджета родной Управы. Все мои идеи отметались им быстрым росчерком деления на два любой озвученной суммы. Я было приуныла. Тема была обозначена Префектурой – народные гулянья со всей причитающейся к этому атрибутикой от расписных платков и блинов до русских гуляний. И не абы как бутафорски, а как положено для русской души. Мое противостояние с бухгалтером длилось недолго. Устав от его калькуляций на снег зимой, я изменила тактику и привлекла к нашим разногласиям подшефные организации. Все было слажено, кроме финального концертного номера по случаю открытия новой дворовой хоккейной площадки, вокруг которой и должно было пройти сие действо. Ситуация отягощалась слухами о возможном посещении нашего мероприятия вышестоящими органами власти. Помощь пришла оттуда, откуда не ждали. На одной из последних вечерних «посиделок» над планом мероприятия, когда мое отчаянье достигло пика, мирно кимаривший в уголке знаменитый среди своих певец, не принимавший в обсуждении участия, неожиданно встрепенулся, выдохнул остатки последствий своей вечерней работы и изрек:
– Давайте я своих цыган приведу – будут вам и танцы, и пляски, и номер, и зима, и русские гулянья! Впишется все в цвет, я вам говорю!
Где в это момент были мое предубеждение и чувство осторожности, я не знаю, наверное, желание молодого специалиста поразить окружающих взяло верх, и я решительно согласилась. Первая часть празднования ознаменовалась выступлением главы управы с торжественным перерезанием красной ленточки в знак открытия нового дворового катка. Оркестр дал туш, люди расползлись вокруг организованных за бортиками ледовой коробки торговыми столами с яствами и разносолами от местной кулинарии. Дети облепили ларек с сахарной ватой. Мужчины скучковались рядом с шашлычным киоском, вездесущие местные бабушки распевали частушки около столов с самоваром и блинами. Праздник начал разворачиваться выступлением детских студий. Участников дружно поддерживала разгоряченная публика родственников и собравшихся во дворе жителей. Одно держало меня в напряжении – отсутствие певца с цыганами. «Уж полночь близится, а Германа все нет», – нервничала я, пытаясь перебирать варианты замены заключительного номера, заявленного в программе. Понимая всю тщетность замены выступления цыганского хора, я начала было придумывать извинительную речь, как позади меня раздалось:
– Ну, что, красивая, заждалась? Сейчас поедем кататься! – в накинутой поверх алой рубахи и шаровар шубой на манер Шаляпина с картины Кустодиева стоял, пошатываясь, наш «звёзд».
– Вы что пьяны? Вы с ума сошли? – словно Медуза Горгона, зашипела я, приблизив к нему свое лицо.
– Ну, ну не кипишуй ты так, слушай старших, сейчас все будет: и цыгане, и песни, и номер – сногсшибательный, запомнят на ура! – попытался меня успокоить и обнять наш местный звёзд.
– Прекратите меня хватать, как вы будете петь в таком состоянии? – отбивалась я от певца, еле стоящего на заснеженной дорожке.
– Ща все будет, все пучком, и споем, и спляшем, и мишку покажем, – закинув полог шубы на руку, развернулся он по направлению к сцене.
– Какого еще мишку? Мишка улетел в восьмидесятом, – вспомнила я рассказанную им историю об участии в закрытии олимпиады, где он пел в хоре. И, не получив от него ответа, бросилась поддерживать пытающегося подняться по скользким ступенькам к сцене певца. Передав его в руки коллеге, объявляющей номера, я быстрее лани добежала до входа в ледовую коробку, у которой собрался цыганский табор в ярких одеждах.
– Товарищи, пожалуйста, пройдите на сцену, – запыхавшись, проговорила
